Валентина Афанасьевна, казалось, совсем забыла про Берлогу. Ее красивое лицо было спокойно и сосредоточенно. Она работала над крылышком таинственной бабочки, доставленным ей два дня тому назад.
Крылышко было, как крылышко, огненно-желтого цвета с лиловой каемкой. И хотя Берлога принес его с величайшими предосторожностями, в жестяной коробке от монпансье, никаких необычайных реакций оно не возбуждало. Химическое и микроскопическое исследования показали обычный состав крыла насекомого — клетчатка, пыльца и прочее.
Любопытные данные дал спектральный анализ. Им было обнаружено присутствие остатков какого-то легко распадающегося вещества. Оно давало три линии в зеленой, одну в оранжевой и одну в фиолетовой части спектра. Вот тогда-то Валентина Афанасьевна и замолчала, перестав отвечать на робкие — шопотком — вопросы Берлоги, судорожно сжимавшего чернильный карандаш.
Микроскопические доли таинственного вещества были извлечены (вместе с пыльцой), и Валентина Афанасьевна подвергла его действию переменных токов, очень высокого напряжения. Но, попрежнему, — в спектре оставались те же линии. Она увеличила вольтаж. Помещала пыльцу в вакуум с высокой температурой. Было только одно — несомненное возмущение катодных лучей, но вещество оставалось неизменным, никакая химическая реакция на него не действовала. Валентина Афанасьевна выключила рубильник. Подошла к окну и задумчиво глядела на лужайку парка.
Деревья уже покрылись золотом, багровел клен, осыпалась темная листва с каштанов. Над осенними астрами клумбы толклись две запоздалые зелено-желтенькие бабочки-капустницы. «Баба, баба и видно, — с отчаянием думал Берлога, — бросила все к чертям, любуется на бабочек, изволите ли видеть». Он даже зубами скрипнул.
— Скорее, послушайте, как вас, бегите, прыгайте в окно, — неожиданно крикнула Валентина Афанасьевна, и вся покрылась румянцем. Берлога, не рассуждая, рванулся к окну, раскрыл, прыгнул в сад, упал, встал, обернулся с раскрытым ртом. Валентина Афанасьевна топала ногой от нетерпения:
— Ловите, да скорее же! Слепой вы, не видите, вон они. Да бабочки же, капустницы…
Тогда Берлога припустился на длинных ногах по лужайке, размахивая шляпой, гоняясь за бабочкой. Валентина Афанасьевна кричала:
— Не задавите. Мне живую нужно.
Может быть, никогда еще не был так гениален Берлога, как в это осеннее утро. Он перепрыгивал через кусты, проносился по клумбам, подскакивал на высоту, немыслимую для нормального человека. И бабочку живую поймал. Подал ее Валентине Афанасьевне.
Тогда произошло то именно, чего она и ожидала. На крыло бабочки насыпаны были остатки пыльцы. Насекомое помещено под спектроскопом. Берлоге приказано считать секунды. (Он удивлялся потом, как не лопнуло сердце от этого ожидания.)
И вот, в свинцовой коробке, где помещена была бабочка, что-то с треском вспыхнуло. Прошел еще миллиард секунд — и Валентина Афанасьевна оторвала глаз от окуляра спектроскопа. Лицо ее, глаза — сияли так, как ни у одной девушки даже в величайший миг любовного счастья.
— Восемь линий газового спектра: линия гелия… линии эманации радия… и три линии того элемента… Того…
Она не могла говорить, положила руку на горло:
— Слушайте, как жалко, что вы ничего не понимаете… Ну, да поймите же, что я открыла новый элемент…
······························
— Ах, вы про эти пожары… Да, да, вам нужно для газетной заметки… Ну, пишите… Видимо…
— Видимо, — прошептал Берлога, полетев чернильным карандашом по блок-ноту.
— …жизненная энергия бабочек в ту минуту, когда бабочка находится в полете, то есть выделяет в изобилии жизненную энергию, производит чрезвычайно интенсивный атомный распад элемента, до сих пор нам неизвестного, а теперь известного… И, в свою очередь, эманация при распадении этого элемента разлагает азот воздуха, причем происходят выделения атомов водорода и воспламенение его… Поняли, записали?..
— Постойте, постойте, я немного запутался, тут такие слова, специальные… Валентина Афанасьевна, поедемте лучше в редакцию, у нас там сидит спец по водороду…
Алексей ТОЛСТОЙ
Глава XVIII. Сумасшедший дом
Спец по водороду, он же заведывающий научным отделом «Красного Златогорья», выслушав разъяснения Озеровой, сунул конец галстуха в рот, пожевал задумчиво, выплюнул, многозначительно кивнул своей рыжеватой, длинной, как огурец, головой и склонился над блок-нотом.
— Энергия, — бормотал он, — да… гм… А эманация?
Он с сожалением пожал плечами, перечитал исписанный листок, отложил его в сторону и придвинул блок-нот профессорше.
— Прошу все так же записать. Вы не беспокойтесь в смысле стилистики. Я сам потом пройдусь по вас карандашиком.
И он снисходительно улыбнулся.
Берлога, сдав профессоршу водородному спецу, направился к редактору.
Кабинет провинциального редактора был не слишком обширен. Стол, заваленный гранками, рукописями, газетами, занимал половину комнаты. Табачный дым уходил в открытое окно. Пускал дым не один Пожидаев. Беренс, шагая от окна к двери и обратно, ожесточенно курил папиросу за папиросой.
Когда Берлога отворил дверь, он лицом к лицу столкнулся с предисполкома и на всякий случай проговорил:
— Извиняюсь.
Беренс поглядел на него невидящими глазами, повернулся и вновь зашагал по кабинету. Берлога не решился зайти к редактору: может быть, беседа с предисполкома — секретная? Он остался за дверью.
В кабинете зазвонил телефон. Берлога услышал бас Пожидаева:
— Товарищ Корт? Да… сейчас едем. С Беренсом, да.
И редактор с предисполкома прошли мимо репортера, не заметив его.
Автомобиль примчал их к ЗУР'у.
Беренс был мрачен. На запросы из Москвы он не мог ответить ничего точного. Причины и цели пожаров оставались тайной. А Пожидаев, покачиваясь, мечтал. Он воображал на первой странице «Красного Златогорья» жирный заголовок: Тайна пожаров разоблачена! или лучше: Конец большим пожарам! Красный петух — прочь от Златогорья! или что-нибудь вроде.
А затем подробнейшая статья, разъясняющая все решительно: преступников, мнения общественных деятелей…
Тут Пожидаева бросило на Беренса, и только он успел стукнуться лбом о плечо приятеля, как машина накренилась на другой бок, — и Беренс навалился на редактора всей своей тяжестью. Это перед самым ЗУР'ом машина, рванув, взяла максимальную скорость.
— Стой! Куда? — крикнул было Беренс и замолк, чуть не откусив язык. Его так же, как и редактора, завертело на ухабах и колеях, толкало о стенки автомобиля, стукало, било.
Машина, дрожа, бешено мчалась, неизвестно куда. Машина (или шофер) сошла с ума. Проскочив мимо ЗУР'а, автомобиль вылетел за город, унося в пустынные поля двух ответственнейших работников Златогорска.
Тут было не до разговоров, не до размышлений. Редактора и предисполкома швыряло и било. Одна только мысль мелькнула у них:
— Измена! Выскочить!
Но выскочить при такой скорости — смерть. Да и как выскочить, как отворить дверцы каретки? Невозможно. Беренса и Пожидаева кидало из стороны в сторону, вверх, вниз, как в каюте во время шторма.
И вдруг автомобиль замедлил ход. Теперь легче выскочить. Но автомобиль уже остановился. Сильные руки выбросили Беренса и Пожидаева на землю. Редактор, оглушенный, растерянный, был сразу же опрокинут и связан. Беренс боролся. На него навалилось четверо, но он дрался яростно и упорно. Удар сзади в затылок сбил его с ног. На миг ясный солнечный день превратился для председателя исполкома в темную ночь. А когда он, связанный уже, открыл глаза, он увидел над собой человека в прорезиненном пальто. Холенное, с прямым носом, лицо этого человека было мучительно знакомым Беренсу. Где он видал эти колючие желтые глаза? Эту бородавку около левой ноздри? Шрам на мочке правого уха? Все это напоминало почему-то Беренсу запах конюшни. Конюшни? Значит, цирк? Почему цирк? Парад-алле? Где он видел это лицо?