Куковеров, прищурясь, посмотрел на репортера.
— Это будет зависеть от вас. Если вы согласитесь написать под мою диктовку письмо Куковерову, вы можете уйти отсюда очень скоро.
Ноги репортера подкосились и он шлепнулся на вожделенный диван, широко распялив рот и глаза.
— Письмо Куковерову? Да разве вы… не Куковеров?
— Не совсем, — ответил собеседник.
— Значит… значит мне не померещилось, что я видел там на дороге другого вас, то есть другого Куковерова, то-есть нет… тьфу, наконец, да кто же здесь настоящий во всей этой истории?
Второй Куковеров помолчал, озирая Берлогу как будто с сожалением.
— Запомните себе, что в этом мире нет ничего настоящего. Все зависит от вашего собственного представления о мире. Вы поймете это, если читали Шопенгауэра, — сказал он, наконец.
— К чортовой матери Шопенгауэра! Я хочу спать, — огрызнулся Берлога: — иначе я действительно сойду с ума.
— Вы можете спать, сколько вам угодно. Но раньше мне нужно узнать, согласны вы написать письмо Куковерову?
— Какое? — спросил репортер, истерически зевая.
— Очень простое. Вы пригласите Куковерова к себе на свидание. Вы напишете ему, что вы захвачены злоумышленниками, но что вам удалось найти способ сообщить о себе, что вы просите Куковерова, если он хочет раскрыть причины пожаров, притти к вам, но только одному и даже переодетому, так как за местом, где вы находитесь, следят, и малейшая неосторожность, вроде появления представителей власти, может стоить вам жизни. Вы укажете Куковерову тайный проход в ваше убежище, который вам удалось случайно узнать. Исполнив все это, вы получите свободу. Если откажетесь — я запру эту дверь на ключ и лет через десять вас откопает здесь какой-нибудь археолог.
Несмотря на усталость и молоточащий треск в голове, Берлога с репортерской быстротой сообразил положение.
— Я вовсе не хочу еще попадать в музей в качестве экспоната машинного века, — ответил он. — Я согласен писать все, что вам угодно. В конце концов, — прибавил репортер с ядовитой иронией, — мне совершенно безразлично: писать или не писать. Я ведь не имею даже чести знать, кто из вас настоящий Куковеров, и кто из вас жулик, а кто порядочный человек, и что вообще вам от меня нужно.
— Вы обладаете здравым смыслом, — обронил второй Куковеров: — садитесь и пишите.
Берлога медленно и распущенно сел за стол. Но нервы его напряглись и приготовились к действию.
— Итак, — сказал собеседник, придвигая бумагу и чернильницу, и наклонившись вплотную к Берлоге. Берлога чуть скосился в сторону собеседника и, быстро вскинув руки, с силой опустил их на голову второго Куковерова. Голова с размаху хряснула носом и зубами о край стола. Берлога хватил по ней вторично. Человек застонал и сунулся под стол. Берлога вцепился ему в горло. Услышав затихающий хрип, снял руки и огляделся. Сорвав с окна портьеру, он закатал в нее полузадушенного и завязал шнурами. Взгляд репортера пробежал по дивану. Он поднялся, подошел и приподнял сидение. С трудом подняв тело, он запихал его в ящик и опустил крышку.
Глупо и нервно захохотав, сказал:
— Тебе мало было автомобиля — получай еще.
Прислушался. Ничего. Только звенящая тишина нежилых комнат.
Ступая на цыпочках и вздрагивая при каждом скрипе половиц, он вышел в переднюю и осторожно приоткрыл дверь. Во дворе тоже было пусто и тихо. Берлога спустился с крыльца, пробежал между деревьями, наткнулся на невысокий забор, утыканный гвоздями, перелез через него, царапая руки и оставляя лохмотья одежды.
Перед ним лежал поросший бурьяном пустырь. За ним бежала пыльная полоса шоссе, а вдали виднелось море и белый маяк на молу. За маяком, уткнувшись носом в берег, лежал на боку большой пароход. Над ним подымался узкий столб вялого дыма. Это был сгоревший прошлой ночью нефтяник.
Берлога вздохнул, подтянул брюки и во весь дух пустился бежать по направлению к городу.
— Да бросьте вы убиваться, — сказал Куковеров начальнику угрозыска, Мишину, все еще не могшему успокоиться после промаха по убегавшему лже-Горбачеву: — повторяю, он нам совершенно безразличен. Он проиграл игру. Лишь бы найти настоящего Горбачева. Ясно, что он может дать чрезвычайно важные показания, раз его так предусмотрительно поспешили подменить. А пока нужно еще раз допросить ту девушку, которая передала на пароход бомбу. Едем в Допр.
Куковеров, следователь и начальник угрозыска вышли на улицу.
— Чорт, где же машина? — сказал начальник угрозыска.
— Да не нужно. Поедем на извозчике.
Они подозвали извозчика и поехали по направлению к дому предварительного заключения.
Ленка-Вздох понуро сидела в камере. Ленка-Вздох мучилась. Мучилась от двух причин. Первая — угрызения совести за невольное, но тяжкое преступление. Вторая — жалость, что не удалось провести жаркую ночку с сероглазым рулевым «Коммунара», Васькой Корчагиным. И Ленка-Вздох сама не могла определить, что мучило ее больше.
Она приподняла истрепанную голову и поглядела фиолетовыми глазами в узкое оконце, глубоко утонувшее в саженной стене камеры. Дрогнув, зябко повела спиной.
— Расстреляют меня, небось, за такое дело, — подумалось со страхом, холодящим концы пальцев. — Не видать мне больше ни бела света, ни Петки, ни Васеньки, ни Андрюшки. Загибла моя молодость попустому, и пожить всласть не успела.
Ленка оборонила голову в колени и тихонько, пронзительным фальцетом заплакала.
Проплакала она долго и истово, и за плачем не сразу услышала, как ворочается ключ в замке камерной, бронированной двери. Обернулась только на оклик коридорного надзирателя.
— Гражданка! Встаньте. К вам товарищ следователь.
Ленка стремительно вскочила и вытерла рукавом зареванные глаза. На лице ее сразу появилась профессиональная кокетливая улыбка, и она поклонилась вошедшему следователю, очаровательно заиграв зрачками.
Следователь положил на стол свой портфель и обратился к надзирателю.
— Вы пока выйдите, товарищ. Мне нужно допросить обвиняемую наедине.
Надзиратель исчез.
Следователь придвинул табурет и сел спиной к окну. Указал Ленке на постель.
— Садитесь.
— Спасибо. Я и постою, — ответила Ленка, снова блеснув глазами.
— Я, видите, пришел к вам, как друг. Нам понятно, что вы случайный человек, и ваше участие в преступлении не доказывает злой воли. Я думаю, что после моего допроса вы выйдете на свободу.
Ленка громко и радостно вздохнула и подалась к следователю.
— Да неужто? — сказала она, улыбнувшись, и стиснула руки на груди.
Следователь уперся в ее руки странным взглядом.
— Какие у вас красивые руки, — сказал он после недолгой паузы.
Ленка обрадовалась.
— Я сама их всегда маникюрю. Кавалеры любят, чтоб руки хорошие были.
— Очень приятные руки, — повторил следователь и, придвинувшись, погладил Ленкину кожу от кисти к локтю.
Ленка застыдилась и игриво потупилась. Следователь еще придвинулся и взял Ленку за талию.
— Очаровательная девочка, — протянул он, заглядывая в Ленкины глаза: — прямо стыдно такую в тюрьме держать. Надо вас выпустить.
— Выпустите, сделайте милость, товарищ. Ей-ей, не виновата. По глупости, — попросила Ленка, прижимаясь боком к следователю. Прием был испытанный, и Ленка почувствовала, что он подействовал.
— А что мне за это будет? — спросил следователь, щурясь, как ласковый кот.
Ленка взглянула на него.
— Только отпустите. А уж на всю жизнь вам удовольствие сделаю, товарищ. Во век меня не забудете.
Следователь, засмеявшись, примял Ленкин бок.
— Хороша штучка. Ну, ладно. Помни же уговор. Сегодня выпустим.
Он встал.
— До вечера еще просидишь, пока я бумагу на освобождение пришлю. А чтоб не скучно было — вот тебе угощение.
Он порылся в портфеле и вытащил плоскую коробку, перевязанную цветной ленточкой.
Крепко, особенно, — Ленка в совершенстве знала этот мужской прием, — пожал ей руку и вышел из камеры. Ключ щелкнул. Ленка посмотрела с сожалением на дверь, уселась снова на постель и, развязав ленточку, открыла коробку.