Враг явно обнаглел. Враг наступал на самый центр златогорской жизни. Исполком готовил к выпуску экстренное воззвание, призывающее граждан к сохранению спокойствия. Воззвание составлял Берлога.
Фомичев ничего не подозревал. Корт ни слова не сказал ему об исчезновении предисполкома и редактора, чтобы не сбить молотобойца с толку перед исполнением ответственного поручения. Фомичев глядел на Кулакова с любопытством. Потом, нагнувшись к нему, промолвил:
— Ну, так как же — скажете?
— Оставьте меня! — взмолился паралитик. — Я не хочу быть торговцем!
— Она вас очень мучила? — спросил Фомичев.
Человеческое выражение появилось в глазах Кулакова. Он ответил тихо голосом, полным ужаса:
— Очень.
И крикнул:
— Огнемучители! Я не хочу огнемучителей!
Он замолк, потух.
Фомичев вышел из камеры, кликнул служителя. Вместо служителя, он увидел самого директора. Директор стоял в коридоре с самым равнодушным видом.
— Подслушивал! — подумал Фомичев и вспомнил, что старший врач сумасшедшего дома оказался сообщником поджигателей.
Он вынул из кармана бумагу и подал ее директору.
— Вам этого предписания достаточно? Дайте в сопровождение двух служителей. Кулаков поступает отныне в ведение ЗУР'а.
Он предъявил бумагу только теперь — после свидания с паралитиком: он боялся, что Кулаков будет умерщевлен мгновенно, если поторопиться с предъявлением требования губздравотдела, исполкома и ЗУР'а.
Директор спокойно прочел бумагу.
— Хорошо, — сказал он. — Я сейчас распоряжусь. Подождите.
И он пошел прочь.
Фомичев тихо следовал за ним. Остановился. Пошел дальше. Навстречу ему попался скромный человечек с интеллигентской бородкой и в пенснэ. Человечек с восторгом взглянул на Фомичева.
— Как я счастлив! — воскликнул он. — Наконец-то я дождался вас. Только вам могу я раскрыть тайну!
— Какую тайну? — удивился Фомичев, не знавший, следовать ли ему за директором или оставаться с Кулаковым.
— Странно, — думал он. — Вряд ли принято пропускать здорового человека, без служителей, к сумасшедшему в камеру.
Человечек в пенснэ с такой силой жал руку Фомичева, что молотобоец раздраженно оттолкнул его.
— Что вам угодно?
Сумасшедший глядел в упор на рабочего. Лицо его искривлено было неслышным внутренним смехом. Слюна текла с левого угла губ.
— Дурак, — бормотал он, — пустая голова!
И он стал тихо надвигаться на Фомичева, растопырив пальцы вытянутых вперед рук. Фомичеву стало жутко. Он бросился вслед за директором, путаясь по коридорам и комнатам. Он увидел директора на лестнице в сад. Директор смеялся, глядя вверх, в окно Кулаковской камеры. Из окна шел дым. Фомичев вынул наган, прицелился…
Труп директора не докатился еще по лестнице до низу, когда Фомичев был у камеры Кулакова.
Дым застилал коридор. Желто-красное пламя рвало стены, полы, потолки. Фомичев схватил на руки паралитика и сквозь дым и пламя устремился к выходу. Он спасал человека, который хранил в своем потраченном мозгу тайну златогорских пожаров.
Восторженные крики раздавались в дыму. Это сумасшедшие радовались пожару.
— Ура!
— Товарищи к порядку! Сеанс начинается!
— Парад-алле! Чемпион мира Поддубный!
— Товарищи, в повестке дня…
— Долой!
— Ку-ка-реку!
Тонкий визг Кулакова врывался в эту ахинею:
— Огнетушители! Огнемучители! Спасайте. Банда!
Фомичев вырвался в конец коридора, и тут в дыму, разъедающем глаза и легкие, спокойный голос остановил его:
— В очередь, граждане! Куда вне очереди лезете?
Женщина средних лет стояла, загораживая проход. Человек, стоявший перед ней, обернулся и спросил строго:
— А у вас билет есть, гражданин?
— В очередь! — загалдели кругом, и Фомичев, ослепленный, полузадушенный, очутился в сумасшедшей очереди. Очередь не двигалась с места.
Фомичев отбросил Кулакова и вырвался из удерживавших его рук. Он спасал свою жизнь. Ноги сами несли его к окну. Сумасшедшие толпой бросились за ним.
— Держи вора!
Фомичев прыгнул в окно. Упал, больно зашиб ногу и руку. И сразу же несколько сумасшедших свалились на него сверху.
— Бей его!
Фомичев — молотобоец, форвард футбольной команды — не мог справиться с разъяренными, потерявшими разум людьми. Он задыхался, ожесточенно защищая свою жизнь, он боролся до тех пор, пока тяжелый каблук не ударил с силой ему в лицо. Кровь залила лицо рабочего. Новый удар в разбитое уже лицо лишил Фомичева сознания.
Пожарная команда подкатила с грохотом к сумасшедшему дому. Но деревянное строение спасти было невозможно.
Когда огонь был сбит, пожарные под одним из окон, в саду, нашли труп директора. Невдалеке лежало изуродованное тело, в котором был с трудом опознан Ванька Фомичев, приятель дяди Клима.
Мих. СЛОНИМСКИЙ
Глава XIX. «Златогорская, качай!»
Это был простой двухэтажный дом. Он ничем почти не отличался от прочих златогорских строений. Только что у ворот дома стояла будка. Да еще на стене, над окнами, висела вывеска: «Златогорская пожарная часть имени тов. Цыпулина».
От будки до угла дома ходил дежурный пожарный. Он, время от времени притопывая ногами, не от холода, но от скуки мурлыкал про себя: «Кари глазки, куда вы скрылись».
Было три часа дня.
В первом этаже в казармах было светло и тихо.
На койке у окна сидел старый пожарный Григорий Ефимович Дубинин. Вокруг него сидели, кто на чем попало, златогорские серые герои.
— А я люблю быть пожарным, — говорил Григорий Ефимович. — Я тридцать пять лет на борьбе с этой стихией и от этого не устаю. А что часто меня на пожар тревожат, или, может быть, редко — это мне спать не мешает.
— Вы, Григорий Иванович, человек, как бы сказать, пожилой, — сказал молодой пожарный Вавилов. — У вас, кроме пожаров, и запросов, может, никаких не сохранилось. А нам, как бы сказать, неинтересно два раза в сутки выезжать.
— Это, действительно, верно! — подхватили другие пожарные. — Они поджигать будут, а мы им туши по два раза в сутки. Это абсурд с ихней стороны поджигать.
— Поджигать! — сказал Григорий Ефимович. — Это к чему же поджигать? Это не может того быть, чтоб пожары поджигали. Это чистая абстракция — поджигать. Ну, может, неосторожное обращение с огнем. Или, опять-таки, чрезмерная топка. Но поджигать — с этим я не согласен. Это того быть не может.
— Это, Григорий Ефимович, не проверено, — сказал молодой Вавилов, — хотя, говорят, все-таки…
— Говорят! — сердито сказал Григорий Ефимович. — Это к чему же поджигать, сообрази своей дырявой головой. Это кому же польза поджигать? Я, может, тридцать пять лет работаю на пожарную стихию. Действительно, верно, бывают поджоги — слов нет. В девятом году купец Великанов магазин свой поджег. А почему он магазин свой поджег? Потому он магазин свой поджег, что хотел он через это страховую сумму получить. Вот почему он свой магазин поджег. А теперь, предположим, горит дом. И страхованья, положим, на нем нету. Это к чему же его поджигать? Это чистая абстракция.
— Говорят, Григорий Ефимович, таких специальных бабочек выпущают — они и поджигают.
— Бабочек! — сказал Григорий Ефимович. — Бабочка, это — насекомая. Животная. Порхать она может, но огня она не может из себя давать. Откуда она может огня давать? Или она со спичками, думаешь, летает?
— А если, Григорий Ефимович, химическая бабочка, — неуверенно сказал Вавилов. — Если это химическая бабочка?
— Химическая бабочка? — сказал Григорий Ефимович с полным знанием дела. — Это опять-таки, я вам скажу, чистая абстракция. Химическая бабочка не может выше одного аршина подниматься.