Какое-то время он лежал, вытянувшись под одеялом, потом встал. Походил по номеру в одних трусах, замерз и принялся одеваться. Одевшись, вдруг понял, что голоден. Может, и не голоден, только желудок отвратительно посасывало, и срочно требовалось проглотить хоть что-то, хотя бы чашку чаю.
Чая в номере не было, да и откуда подобный сервис за триста рублей в сутки? Надо выходить на улицу, искать какое-нибудь кафе — на ресторан денег не было, или… Или брать сумку в зубы и отправляться домой.
Вот домой дико не хотелось. Во-первых, он как бы ушел от нее — от жены в смысле. Во-вторых, видеть Жанку было выше его теперешних сил. А ну как снова начнет прилипать: любил не любил…
Масютин подошел к окну и выглянул из-за шторы на улицу.
Гостиничный двор был заставлен грузовыми машинами. А по узкому проходу между глазастыми кабинами сновали мужики в спецовках. Стало быть, он определился на постой к дальнобойщикам. Номер у него трехместный, не иначе часа через полтора кого-нибудь да подселят, а общество ему сейчас нужно как щуке зонтик. Нет, съезжать все же придется.
Вернув штору на место, Масютин принялся собираться. Посовал по сумкам то, что успел раскидать по пустым полкам шкафа. Когда это делал, в каких попыхах, одному богу известно?! Потом вышел из номера и побрел гостиничным коридором к окошку администратора: нужно было сдать ключи. Та сидела на привычном месте и тарабанила по телефону. Правильнее, мусолила на все лады последнюю городскую новость: пожар на даче Удобного. Сенсация же, чего не поговорить!
Женька нехотя прислушался.
— Да ты что!!! Бедная женщина! Сколько он ей крови попортил, Степка этот, так и издохнуть как человек не смог! С шалавой, говоришь… Вот удар так удар для бедной Риточки. Ага… Да ты что?! Ой… Да, а ты знаешь, он, говорят, давно с этой паскудой путался. Рита рассказывала моей сестре, они дружат, знаешь… Так вот, она мне говорила, что девка эта у него не случайная. Вроде любовь там какая-то, давняя, да!..
Масютина словно гвоздями к полу прибили. Он стоял, в обеих руках по сумке, и, широко распахнув глаза, слушал болтливую администраторшу, которая, оказалось, каким-то боком знакома с женой Удобного. Пускай не сама лично, а через какую-то сестру, но…
Факт оставался фактом: про девушку, что погибла на пожаре на даче Удобного, знали многие. Их отношения не являлись секретом ни для кого. Нет, его-то как раз никто в расчет не берет. Он тут при чем? Подумаешь, любил эту засранку, что с того!.. А вот для остальных это не секрет. Даже для этой вот болезненного вида администраторши, сильно смахивающей на огромную моль. Даже она откуда-то знала, что Удобнов давно и прочно зафрахтовал его Светланку. Ах да, от сестры!..
Не было бы личной в том корысти, ох уж он эту моль потряс бы сейчас! Ох устроил бы ей сейчас допросец с пристрастием, но… нельзя, батенька. Сразу спалишься. Сразу у коллег возникнет вопрос: какого черта торчал в гостинице для дальнобойщиков? Номер снимал, с чего это вдруг? С женой повздорил, ударил ее, решил развестись?..
Прозрачно все, очень прозрачно.
Нет, заходить нужно совершенно с другого бока. Здесь ему больше делать нечего. Главное он узнал: Светлану никто не опаивал, никто силой или под дозой к Удобному в постель не тащил. Она сама! И по слухам, там было чувство.
Твою мать, а!!! У них было чувство! А как же он?! С ним-то что?!
— Номер хочу сдать, — просипел он через силу, когда администраторша, прервав ненадолго поток сплетен, воззрилась на него с нескрываемым раздражением.
— Так скоро?
— Вам-то что. — Масютин все же не выдержал, нагрубил, швырнул на стойку ключи и быстро ушел, чувствуя спиной ее алчный интерес к своей растрепанной персоне.
Потом, почти ничего не видя, шел по узкому коридору, образованному большегрузными машинами. С кем-то пару раз столкнулся плечами. Кого-то даже, кажется, послал. Вникать не было ни сил, ни желания. Спешил…
Там же, за покосившимся гостиничным забором, поймал такси и поехал в центр.
Улица Гирина, куда вдруг решил поехать Масютин, шла параллельно проспекту, который, в свою очередь, венчался перекрестком, там был его дом, где он жил со своей семьей. Улица Гирина была недлинной, ее и улицей-то поспешили назвать, переулок скорее. Ну, назвали и назвали, ему-то что. Еще к тому же с десяток девятиэтажек туда впихнули. В средней, пятой по самому центру, и снимали они квартиру со Светкой. Правильнее, они снимали там три дня в неделю: понедельник, среду и пятницу. В остальное время эта хата принадлежала кому-то еще. Кому именно, не знали ни Светка, ни он. Да и не интересовались они никогда.
— Не вы одни страждущие, — пояснила женщина, которой по виду можно было дать как тридцать пять лет, так и все семьдесят. — Другим тоже охота, так что пододвинуться придется.
Пододвигались.
Сегодня была как раз среда, странно, что он не вспомнил об этом, когда ехал в гостиницу на окраине. Среда — их со Светкой день.
Он вышел на проспекте, намереваясь пройти до Гирина пешком. Заглянул для начала в кафе, но, даже не успев пересечь фойе, пулей вылетел оттуда. Слишком шумно, слишком много народу, слишком оживленно. Не подойдет.
Через квартал от кафе должен быть универсам. Так себе магазинчик. Хирел на глазах, будто чахоточный. Товар подолгу залеживался на прилавках, покупателей мало, все широченными шагами навострились через дорогу, туда, где совсем недавно выстроился гипермаркет, в котором секции были шириной с ту самую улицу Гирина.
Масютину не нужны были первоклассные сосиски с горячим хлебом и разрекламированным до хрипоты соусом. Ему нужно-то штуки три беляша, пускай даже и остывших, а этого добра всегда в издыхающем универсаме было полно. Пакет кефира и… Нет, вот теперь никакой водки. И апельсинов он точно брать не будет. Хватит, насмотрелся до мозолей в глазах. Теперь он немного посидит, подумает, а к вечеру можно и домой податься. Он, в конце концов, полноправный хозяин своего жилища. К тому же у него там сыновья имеются. Они через пару дней улетают, надо хоть побыть с ними.
Масютин недобро улыбнулся самому себе. Трусливый подонок. Нашел время пацанами прикрываться. Нет, хотя бы себе признаться, что от тошноты и ломок хочется в свой дом, где всегда есть что пожрать, где поспать и где его всегда почти, кажется, ждут. Нет же, о сыновьях вспомнил…
— Девяносто семь рублей восемьдесят пять копеек, — как будто нехотя пробубнила кассирша и тут же вызверилась, продолжив: — Ищите без сдачи, мелочи у меня нет!
Ясно, надо отдать сотню и валить подобру-поздорову, чтобы вслед тебе не шипели и не смотрели, как на последнего жлоба. Хотя ради смеха можно было бы порыться в кошельке и наскрести ей… Только не до смеха ему сегодня, совершенно не до смеха.
Масютин сунул ей сотню, подхватил покупки, сумки и вышел на улицу. Немного постоял на ступеньках, с недоумением посматривая на противоположную сторону. В огромные стеклянные двери гипермаркета сочился непрерывный поток человеческих тел, жаждущих оставить там свои деньги. Спешили, толкались, злились, если кто-то наступал на пятки или пролезал вперед, задев локтем.
Он не любил таких магазинов, Светка любила. И Жанка любила тоже. А он нет. Половина же из того, что там бывало куплено, почти никогда потом не находило себе применения. А бралось только потому, что брал кто-то рядом, или потому, что упаковка нарядная. На это и расчет. На облапошивание. На алчность. На глупость и рассеянность. Потому и не любил Масютин подобных магазинов. Ходил только из-за Светки.
Она обычно шла чуть впереди, толкая перед собой доверху нагруженную какой-нибудь дребеденью тележку. Он сзади, будто бы не с ней. Она любовалась заваленными прилавками, находя в этом удовольствие. А он любовался ею. Умилялся ее остренькими лопатками, выпирающими из-под обтягивающей розовой футболки. Наблюдал, как маятником пляшет ее белокурый хвост на макушке. Как она нагибается, как поднимает руки к верхней полке, оголяя безупречно гладкий живот с крохотной родинкой чуть слева от пупка.