— Ты — русский? — резко спросил Ивашкин.
Лицо мальчика болезненно передернулось.
— Да, я русский… — почти шепотом произнес он и опустил глаза. А потом торопливо добавил: — Не беляки мы… Дед КЧЖД строил. А потом застряли. Матка померла два года назад, а тятьку нипонцы летось забрали. Сказывают, сгинул в тюрьме.
Заказав ужин, мы закурили и надолго замолчали. Первым нарушил паузу Ивашкин.
— Странная судьба у русских эмигрантов, — сказал он. — Жизнь разметала их по всему свету, точно буря опавшие листья. От хорошей жизни на Мариинские острова не поедешь! А сколько их в экваториальной Африке! Это, так сказать, русские культуртрегеры. Строят элеваторы, электростанции, заводы, отели, проводят шоссейные дороги. Иные коротают век где-нибудь на Филиппинах, женятся на туземках, скупают копру, разводят свиней… Вот ты скажи: а идея, идея этой ничем не оправданной жизни, где она? Много раз приглядывался я к ним. Вроде русские люди, такие же, как мы с гобой, а чего-то недостает им. Чего? Ведь уже народилось новое поколение, которое и знать ничего не знает о грехах отцов…
— Жизнь научила их унижаться, — высказал я свое мнение. — А это наложило свой отпечаток.
— Пожалуй, ты прав. Но русскому человеку нелегко научиться подобным вещам. А куда бы тебе, например, хотелось поехать сейчас? — неожиданно спросил он. У Николая Ивашкина была манера как бы мимоходом задать не относящийся к теме разговора вопрос и таким образом вывести собеседника «на чистую воду».
Я усмехнулся и, чтобы его подзадорить, невозмутимо сказал:
— На остров Таити. Говорят, самое красивое место на земле… или куда-нибудь на Гавайи. Рай среди океана: ананасы, бананы…
— А я на Волгу хочу. Карасей ловить. К чертям Таити! На родину — вот куда я рвусь. Там и воздух чище, и жизнь настоящая.
Когда Ивашкин был в ударе, он любил поговорить. А сегодня он был в ударе. Одна мысль, что мы уезжаем в Хабаровск, настраивала его на лирический лад.
— А ты, молодой человек, куда хотел бы? — повернулся он к мальчику-официанту, безмолвно стоявшему с подносом.
— Я поеду в Харбин, только вот немного денег заработаю… А там дойду до советского консула, чтобы в Россию пустил.
Ивашкин довольно рассмеялся.
— Видал! Таити, Таити, — передразнил он. — На Таити французы тюрьму выстроили, самую большую во всей Океании. Вот тебе и рай среди океана!
— А что тебе делать в России? — допытывался Ивашкин.
— Я хочу посмотреть на русскую землю. Ведь родина там!.. Так и тятька говорил… — чистый голос мальчика внезапно задрожал.
Ивашкин затянулся дымом сигареты и задумался. Ужинали молча. Когда расплатились, младший лейтенант сказал:
— Вот что. Как звать-то тебя? Пашка… Вот что, Пашка, отнеси-ка выручку своему хозяину, а потом — сюда, живо! Пальтишко у тебя есть? Нет? Ладно. Как-нибудь обойдемся. Денег ты тут все равно не накопишь. Отвезем тебя в Харбин на свой солдатский счет. А там видно будет.
Решение было в духе Ивашкина.
— Это ты зря… — пожурил я. — Некогда нам в Харбине задерживаться. И так успеть бы добраться к сроку… Удивляюсь я тебе, Ивашкин, жалостливый ты какой-то стал. А ведь под Хайларом дрался как черт и никого не жалел.
— Не в жалости дело, — буркнул он. И я понял, что разубедить его не удастся.
Так Пашка очутился в нашем купе. Ивашкин уложил его на верхнюю полку и прикрыл своей шинелью:
— Спи, бедолага. До Харбина еще намаешься.
В Харбине, как и следовало Ожидать, мы сразу же пересели с поезда на поезд. До отправления оставалось не больше часа.
— Успеем, — заверил меня Ивашкин. — Ты карауль чемоданы, а мы с Пашкой в один миг…
И они ушли. Я то и дело с беспокойством поглядывал на часы. Вот уже и сигнал к отправлению, а Ивашкина все нет…
И наконец-то он появился. Но не один… а с Пашкой. Поезд тронулся.
— А как же Пашка? — заволновался я. — Увезем ведь.
Ивашкин рассмеялся:
— Разумеется, увезем. Решил показать ему русскую землю. Консула уломал. Полный порядок. Отныне Пашка — не Пашка, а гражданин Союза Советских Социалистических Республик. Павел Емельянович Кондаков! Прошу любить и жаловать.
Младший лейтенант был радостно возбужден, шутил, совал Пашке какие-то кульки. За этот час он успел где-то раздобыть для мальчика овчинный полушубок. Сверток из желтых японских одеял он бережно положил на багажную полку.
— Что в свертке? — полюбопытствовал я. Он почему-то смутился и промолчал.
Когда мальчик уснул, на Ивашкина нашло мечтательное настроение.