Но за девять дальних штормовых походов еще ни разу ничего особенного не случалось, если не считать стычек с подводными лодками противника, и «страшной» команды с мостика не поступало. Вот и теперь, кажется, все обошлось благополучно…
Да, через два часа, а то и раньше, они будут в базе. И пока разгружаются транспорты, а корабль стоит у стенки, Василий успеет побывать у Иннокентия и Михеича, будет пить с ними чай без сахара, узнает новости из тайги. О Кате Твердохлебовой Кешка упомянул в тот раз не случайно. Василий давно догадывался, что Макухин ведет переписку с девушкой, правда, еще не было случая, чтобы Кешка показал письмо от нее: скрытный, прижимистый варнак!
Катю Твердохлебову Василий знал хорошо. На руднике все парни ухаживали за ней. Объяснялся в любви и Кешка Макухин. После получки он покупал в рудничном ларьке яркие ленты, бусы, серьги. Но своенравная девушка наотрез отказывалась от подарков, всячески издевалась над незадачливым ухажером.
«Неприметная девчушка… от горшка два вершка…» — Василий невольно улыбнулся. За этими несколько пренебрежительными словами Иннокентий скрывал острую тоску по девичьей ласке, свои постоянные думы о Кате. Она никогда не отвечала ему взаимностью — это Василий знал наверное. И если теперь Катя переписывалась с Макухиным, то только как с земляком, ушедшим на фронт; а возможно, Кешка первый затеял переписку.
Василию припомнилась последняя весна перед войной. Однажды после смены он забрел в кедрач — в самый дикий, самый угрюмый уголок тайги. И здесь он, к своему удивлению, увидел Катю Твердохлебову. Девушка прерывисто дышала, вздымались маленькие груди, густой румянец заливал ее смуглые щеки.
— Ты чего здесь? — грубо опросил Василий. — Все меня выслеживаешь? Люди уже смеяться стали, проходу не дают…
— Вася… — в голосе девушки послышалась бесконечная грусть и мольба. А он стоял высокий, белокурый, презрительно-насмешливый и со злостью смотрел в ее большие печальные глаза, блестевшие от слез. Он тогда резко повернулся и торопливо зашагал к руднику.
Надоедливая, привязчивая девчонка!.. Она всюду его разыскивает, следует за ним по пятам, открыто ревнует ко всем рудничным девчатам и не хочет замечать, что Кешка Макухин высох от любви к ней.
И только здесь, на войне, Василий понял, что мимо него прошла большая настоящая любовь. Странное дело: за последнее время он все чаще и чаще вспоминает цветущий багульник, дикий кедрач и тоненькую девушку с большими заплаканными глазами. Ему начинает казаться, что тогда он поступил глупо, очень глупо. Нет, не нужно было уходить — и все сложилось бы по-иному…
И уже не раз он подумывал, что нужно послать Кате письмо, попросить прощения и сказать, что всегда он любил ее, и только ее. Но ложная гордость до сих пор мешала ему исполнить задуманное. Вот теперь она — техник, отвечает за самый трудный участок. Станет ли она после всего случившегося водить дружбу с ним, простым экскаваторщиком?.. Да и войне что-то конца не видно. Смешно здесь, в двух шагах от смерти, жить надеждами на будущее, строить планы, мечтать о цветущем багульнике…
…Самолеты появились внезапно. Их еще не было видно за облаками, но тревожное гудение все нарастало и нарастало, заполняя небо. «Юнкерсы»!..» — определил по низкому звуку Василий и ощутил, как болезненно сжалось сердце; корабль показался неуклюжей беззащитной посудиной, и негде укрыться от надвигающейся беды. Ветер да волны… Ветер да волны…
Матросы взлетали по металлическим трапам, торопливо занимали места у зенитных автоматов и орудий. Напряженные бледные лица, суженные глаза и внешнее спокойствие в каждом движении: почти флегматично снарядные подхватывают снаряды, замочные неторопливо вытаскивают из-за пояса запальные трубки. Волнуется только командир зенитной батареи лейтенант Трубилов: то и дело вскидывает бинокль, резко опускает его, кусает потрескавшиеся от ветра губы.
Напряжение росло, взгляды всех были устремлены в небо. И вдруг, захлебываясь и перебивая друг друга, застучали автоматы. Что-то темное с воем пронеслось почти рядом, содрогнулся корпус корабля, мутный столб воды поднялся едва ли не до мостика, заломился, рухнул на палубу. Стуча от озноба зубами, Василий ползал по настилу, его мотало из стороны в сторону, в ушах стоял звон от неустанно бьющих орудий. Наконец он поднялся, отряхнулся, непроизвольно глянул вверх и застыл, парализованный страхом: прямо на корабль отвесно мчался «юнкерс», его черные крылья закрыли все видимое пространство над головой. Корабль рыскнул влево, но было уже поздно…