На снегучерный след.Берегутвой ответ.Он неясен,но я знаю —мир прекрасен!И как в мае,я зароюсь,как в листву,в твою жизнь,в твою судьбу.
Вызвездило.Снега хруст.Пригвоздилотеньюкуст.
Я мечту нашу большуюберегу на берегу.
* * *
На склоне стольких летпращой в ответ: «Прощай!»
Единственный совет:«Забудь! Не приезжай».
По рощам стелет следпороша,ворошазаезженный портретзамерзшего дождя.
А ветер злобно бьетв стеклянные зрачки,где намерзает ледобидных слов и притч.
И под твоей рукой,от боли завизжав,калитка мнет покой,тоскою сумрак сжав.
И спазмы горло жгутрезиновым жгутом.И все-таки я жду:вдруг снег пройдет дождем,вдруг ветер вкось влетитв оцепеневший сади сразу прекратитметельныйснегопад.
* * *
На дворе дворникиговорят: «Снега…»Этот древний спор никакопять о двойниках.
А снега прозрачны,а снега призрачны.Шелестят о счастьезвезды светом призм ночных.
Кто я? Вестник чьихслов? Как отвечать?На площадках лестничныхстрашно встречать
тень твою и спрашивать:по какой причинесумерки донашиваютчерные личины?
О весенних лужахдумать не хочется.Только снег нуженветром всклокоченный.
Средь снежинок звездныхнахожу звезду мою,о которой в грозныетолько ночи думаю.
* * *
А она говорила: «Плохо…»и хотела плохой казаться.Даже снег почернел, как порох,от подобного святотатства.
Говорила: «Не жди последствий,ах, пора тебе измениться!»А проверили – это детствабьют серебряные копытца.
На поверку все мы иные,удивляемся больше сами:почему вдруг пути кривые?почему вдруг чужие сани?
Но ошибки, конечно, наши,потому что под небесамив сани судеб мы не посажены,а садимся всегда в них сами.
II
Возвращение
Наследник Гумилева и Ахматовой,в лесу, где тропы выбиты сохатыми,под крышей деревянного сараялежал я, ничего не понимая.
Махорочные струи, извиваясь,в небритую щеку меня лизали,и плавали, густые и бесшумные,как плавают меж сосен тени лунные.
«Тяни, братишка!» – требовали плотники,друзья мои, герои и колодники,все видевшие, знавшие, умевшиеи за год мне до смерти надоевшие.
Я пил малину с водкой, и, отчаясь,все это запивал грузинским чаем,и хлеб жевал с привычным отвращеньем, —о, только бы приблизить возвращенье!
Как долго от тебя ни слов, ни писем!Как подло мне сквозняк тебя расписывал!Как нудно шелестели снегопады,свершая свои мутные обряды!
Я засыпал с дымящей сигаретой,и в сны мои врывался темный ветер,злорадствовал: теперь не отыграться,не дотянуться, не коснуться пальцев,губами на ночь перечтя ресницы,когда тебе задумчиво не спится.
Но хуже, было хуже, когда жалостьв ночные сны непрошено являлась,юродствовала, плакала, просила:«Осина умирает некрасиво,раскинув растопыренные лапы,дрожа и задыхаясь на лету;ты хочешь повторить ее паденье? —мне жаль тебя. Решайся. Из деревник друзьям, к стихам, и к ждущей иль не ждущей,решайся,и тебя я уведу!»
…а за окном дробились и кололисьрозеточки мерцающих снежинок,и стыли на заборах злые пятназамерзшей человеческой мочи.
Над речкой, окруженной, будто глетчер,моренами берез и стылых кедров,бесшумными каскадами струился,синел и испарялся лунный свет.
В его глубоких ласковых разводахмелькали тени – призрачно, прозрачно —и так же непонятно исчезали,чтоб снова появиться над рекой.
Над лесом поднималась крыша школы,в которой ничему нас не научат,но в окнах школы билось злое пламя —впервые посмотреть на этот мир.
Под вечер дымкой покрывало снежнойдома, дороги; уходя на берег,я видел камни, между ними биласьи клокотала черная вода.
Криноидей сияющие сколыпесчаник светло-серый испещряли,как буквы, – те, что ты не нашептала, —они остались в камне навсегда.
Я вырвался. Но что теперь мне надо?Улыбку? Шепот? Ласковые руки?Иль вечное терзание работы?Не знаю…