КАК МНОГО ДРУЗЕЙ!
Медленно проходили дни.
Серёжа понемногу поправлялся, но он очень устал от больничной жизни. Противны стали запахи лекарств, бесконечные разговоры о болезнях непрекращающийся треск костяшек домино, в которое повсюду играли больные. Неприятной стала даже строго оберегаемая чистота.
Спустя месяц во время обхода Лидия Иванов-на осмотрела мальчика и сказала, что ему надо делать гимнастику. Серёжа удивлённо посмотрел ей вслед: как же делать гимнастику? Нога-то одна, стоять не на чем...
Вернувшись с обхода, Лидия Ивановна сама показала, как делают гимнастику в постели. Серёжа подчинился было, подрыгал несколько раз руками и ногой, сел, лёг, но быстро ослабел, покрылся испариной и отвернулся лицом к стене.
— Серёженька, ещё немного! — уговаривала Лидия Ивановна.
Серёжа угрюмо молчал.
— Ну, хорошо, на сегодня хватит.
«И зачем она мне — гимнастика? Всё равно на костылях ходить», — невесело размышлял Серёжа.
Подошёл Карп Иванович, постоял над Серёжей, присел на край кровати и тронул за плечо:
— Обиделся? А зря! Тебе люди добра желают.
— Добра? — пренебрежительно фыркнул Серёжа. — Это гимнастика — добро? Ска́жете!
Мальчик очень сдружился с рассудительным и простодушным стариком, не стеснялся говорить с ним прямо и откровенно.
— Экий ты, право, непонятливый! Без гимнастики и костыли тебе ни к чему, в один момент слетишь...
— Ну да! Сами, небось, не делали гимнастики, вот и говорите.
— Я не делал? Всё прошёл, от начала до конца. Показать?
— Да ладно уж, не стоит, — смутился Серёжа.
— Нет, всё равно покажу. Я, брат, теперь хоть в цирк могу — учёный.
Карп Иванович скинул халат, улёгся и начал проделывать всё то, чему только что учила Серёжу Лидия Ивановна.
Серёжа с интересом наблюдал за ним. Даже смешно стало: очень уж на себя непохож стал Карп Иванович. И в конце концов Серёжа расхохотался.
— Видал-миндал? Это, брат, целая наука — гимнастика для одноногого, — говорил Карп Иванович, накидывая халат и опять превращаясь в степенного, пожилого человека.
— Подумаешь! — усмехнулся Серёжа. — На костылях и без гимнастики ходить можно.
— Не так-то это просто, милок.
— А вот посмотрите...
Серёжа достал из-под кровати костыли. Их прислал из города дядя Гриша — новенькие, блестящие, сделанные из алюминиевых трубок, с чёрными резиновыми наконечниками и кожаными подушечками на перекладинах.
Голова у Серёжи немного кружилась, но он не обратил на это внимания. Попрыгав у кровати, он ухватился за костыли и сделал первый шаг. Это удалось. Но на втором шагу он слишком далеко закинул ногу и потерял равновесие. Стремясь поправиться, он невольно сделал движение как будто хотел ступить на правую ногу, которой у него не было, пошатнулся, костыли с грохотом покатились в разные стороны. Падая, Серёжа стукнулся плечом о тумбочку, та качнулась, графин с водой соскользнул на пол и разбился вдребезги.
— Вот старый дурень! Подзудил малыша! — ругая себя, Карп Иванович кинулся к Серёже. — Николай, Булавкин! Сюда!
Серёжа лежал среди осколков стекла, в луже воды, бледный, испуганный. Как же так? Ведь Карп Иванович ходит на костылях, и это кажется совсем нетрудным делом, а у него вон что получилось. Почему? Нет, не так легко ему будет жить с одной ногой!
Прибежали Николай, санитарки, Лидия Ивановна. Осколки убрали, пол вытерли, Серёже дали свежее бельё. Санитарки хотели поругать мальчика за разбитый графин, но Карп Иванович заступился:
— Моя вина — я в ответе. А парня не трогайте.
Серёжа лежал тихо и всё думал и думал. Невесело было на душе.
— Вот ведь какая ошибка получилась у нас, сынок! — гудел над ним голос Карпа Ивановича. — Ну да ладно — переживём. Главное — ты духом не падай! Жить-то ведь надо, никуда не денешься. А от гимнастики не отказывайся, мальчишество своё переломи. В больнице век жить не будем, выйдем и мы на белый свет, а там всяко приходится.
«Скорей бы уж уйти отсюда», — думал Серёжа, глядя в ярко освещенное окно.
Чувствовалось приближение весны. Солнце стало греть сильнее, настывшие за ночь морозные рисунки растаяли, виднелась красная крыша противоположного дома. На ней совсем не было снега, свисали длинные сосульки.
Там, за окном, был мир здоровых и сильных людей.
Сверкая и искрясь, он точно дразнил Серёжу — светлый, радостный, весёлый и такой недоступно далёкий. Когда-то и Серёжа был такой же, как и все, мог свободно бегать и ходить, а теперь он уже не может быть там. Ему надо делать гимнастику, привыкать ходить на костылях.
Утром Серёжу не пришлось понуждать делать гимнастику. Он охотно сам взялся за дело и выполнил всё, что требовалось. Запыхавшись, лёг отдыхать и украдкой под одеялом пощупал мускулы: ему казалось, что после такой старательной работы они должны хотя бы немного окрепнуть. Но мускулов ещё не было.
Дней через пять ему разрешили учиться ходить на костылях. Всей палатой совещались, как это сделать получше, и решили провести первый урок в больничном коридоре сразу после завтрака.
Когда вышли из палаты, то оказалось, что в коридоре много людей. Серёжа насупился — он и так волновался перед своим первым путешествием, а тут ещё целая толпа будет смотреть! А вдруг он растянется посреди коридора, как тогда в палате? И мальчик оттолкнул костыльки, которые подставлял ему Коля:
— Не хочу!
— Это ещё почему? — удивился Карп Иванович.
— Разве не видите? Стесняется, — сказал Коля.
— Напрасно! Без людей, Серёжа, не проживёшь. Вся жизнь наша на людях проходит...
— Не хочу! — упрямился Серёжа.
— Слово-то какое нехорошее: не хочу. А лыжников помнишь? Думаешь, они тоже говорили — не хотим в ночь-полночь в лес итти какого-то мальчишку спасать? Нет, брат! Раз надо — никаких «не хочу» не может быть! Держи костыли!
Серёжа угрюмо посмотрел на Карпа Ивановича, однако костыли принял.
Пошёл он мелкими, неуверенными шажками, нахмурясь, сосредоточенно глядя себе под ноги. «Не упасть бы! Только бы не упасть!» — одна мысль мелькала в голове мальчика.
— Смелее! Смелее, малыш! — ободряли его больные и широко расступались, открывая дорогу.
Серёжа дошёл до конца коридора. Тяжело дыша, крепко сжимая костыля, он остановился у операционной комнаты. Позади слышался одобрительный говор:
— Молодчина, паренёк!
— Что там и говорить! Теперь дело пойдёт!
— Маленький да удаленький. Видишь, как смело пошёл...
— Ничего, приспособится! Жизнь своё возьмёт!
Осторожно переставляя костыли, Серёжа стал поворачиваться и увидел, что люди столпились вокруг него, стоят плотным кольцом и руки у всех наготове — начни он падать, его сразу подхватят. Поворот прошёл благополучно, больные опять расступились, и Серёжа заковылял обратно. Люди улыбались ему, ласково говорили что-то, и мальчик, мельком взглядывая на улыбающиеся лица, не удержался и тоже радостно засмеялся в ответ.
— Ладно прошёлся! — одобрил поджидавший на другом конце коридора Карп Иванович. — А ты говорил — люди... Люди — не помеха, наоборот...
В этот день Серёжа несколько раз учился ходить на костылях по коридору. Устав, он останавливался, и к нему подходили взрослые, начинали разговор. Сначала Серёжа стеснялся, отвечал неохотно, но в лице каждого взрослого он видел только дружелюбие и стал разговаривать без смущения, как равный с равными — и он кое-что перенёс в жизни, и ему пришлось отведать того трудного, о чём всё время разговаривали взрослые.