Гаррисон Зоя
Большое кино
Зоя ГАРРИСОН
Большое кино
Перевод с английского А.Ю. Кабалкина
Анонс
Это - Голливуд. Мир ослепительных королев экрана, миллионеров-продюсеров, гениальных режиссеров. Мир губительных тайн и грязных секретов. Мир роскоши и блеска, зависти и ненависти. Здесь влюбляются. Изменяют-Плетут интриги. Гоняются за сенсациями. Здесь все продается а покупается. Молодость и красота, секс и талант. Так делается большая слава. Так делаются большие деньги. Так делается большое кино.
ЗВАР, 1938 ГОД
После новогодних тостов не прошло и часа, а она уже тащила его по залитой лунным светом дорожке. Потом она распахнула дверь и втянула его внутрь гостевого дома.
Сквозь тонкий шелк ее смуглое тело просвечивало так, что от неожиданности у него приоткрылся рот.
- Меня никто не видел. - Он не мог оторвать глаз от ее темных сосков.
- Хорошо. - Она улыбнулась и провела ладонями по его щекам. Бедненький! Присядь.
Рядом со взбитыми подушками красовался большой бронзовый кальян, и это его немного отрезвило.
- Мать не разрешает мне курить гашиш, говорит, от него становятся бесплодными.
- Твоя мать слишком долго жила в пустыне. - Она усадила его на подушки. - Бери! - Как только у него во рту оказался кончик трубки, она поднесла к кальяну свечу, предварительно зажженную от огня маленькой чугунной печки. - Сначала вдох, потом выдох... Вот так. Это тебя успокоит. Ты слишком взволнован для урока.
Он принялся глубоко дышать. Что-то забулькало, во рту стало горько. Он посмотрел на нее и вопросительно пожал плечами.
- Подожди, скоро распробуешь.
Прошла вечность, прежде чем он почувствовал на своем плече ее прохладную руку. Она принесла кувшин с водой и губку.
Он не стал сопротивляться, когда она сняла с него ботинки, брюки, носки и стянула через голову рубашку.
- А ты сильная!..
Она принялась обтирать его какой-то густой жидкостью с запахом алоэ.
- Когда мне было столько, сколько тебе, я жила в Париже.
Твой отец определил меня учиться балету к одному из знаменитейших преподавателей Европы, который был со мной очень строг и часто бранил ни за что. Я молчала, потому что знала: когда закончится урок и разойдутся другие ученицы, он загладит свою вину передо мной.
Сначала он заставлял меня снимать сорочку и трико. Он твердил, что только голую балерину можно научить правильно вставать в позицию. Я делала приседания и все прочие упражнения у балетной перекладины, после чего закидывала на нее одну ногу. Он размещался у меня за спиной и, глядя в зеркале мне в глаза, учил задирать ногу как можно выше, чтобы все мое нутро представало в зеркале моим и его глазам. Тогда он овладевал мной сзади.
Пока он этим занимался, мне полагалось оставаться в неподвижной балетной позиции. Танцором становился он. Постепенно меня охватывало нестерпимое удовольствие. Он пускал в ход еще и руки и шепотом спрашивал, нравится ли мне все это. Глядя в глаза, он заставлял меня комментировать каждое его движение, каждый рывок. В конце концов я заливалась краской и кричала собственному отражению в зеркале, что мне очень, очень, очень хорошо!
Финалом ее рассказа стало то, что он кончил у нее на глазах и тут же попросил за это прощения.
- Глупости, - ответила она, вытирая губкой его живот. - Я сделала это намеренно.
Получив новую взбадривающую порцию гашиша, он благодарно откинулся на подушки. Она покинула его и вернулась через несколько минут с двумя половинками персика в руке.
- Спасибо, - удивленно проговорил он, - но я не слишком...
- Конечно. Дело не в этом. Ешь! - Она запихнула одну половинку персика ему в рот так, что он едва не подавился. - И не забывай дышать, не то задохнешься.
Внезапно что-то надвинулось на него, и ему показалось, что он стоит, задрав голову, под Эйфелевой башней. И тут он сообразил, куда она подевала вторую половинку персика.
- Доедай! - раздалось сверху.
Он вцепился ей в бедра и принялся за вторую половинку. По подбородку полился сок, и персик моментально исчез, но влага не иссякала. Он усердно трудился, чувствуя, как она напрягается, как бьется над ним в судорогах, подчиняясь могучей внутренней силе. Последняя, самая мучительная судорога и она обмякла.
Он опустил ее на подушки.
Придя в себя, она снова заговорила:
- Это может происходить еще и еще. Работай язычком, мой златокудрый мальчик, и не останавливайся, только не останавливайся. Продолжай!
Он с готовностью подчинился. Когда язык одеревенел и едва не вываливался у него изо рта, он стал молотить ее подбородком, внимая доносящимся откуда-то издалека наставлениям:
- Поласковее, дружок, поласковее. Щетина не обязательно должна царапать, она тоже может дарить радость!
Наконец шея отказалась повиноваться и он пустил в ход нос, а к тому времени отдохнул главный инструмент - язык. Все это время его пальцы неустанно исследовали ее изнутри, словно пытались нащупать во влажной тьме загадочные письмена. Иногда тьма содрогалась, и она принималась биться над ним как одержимая, но он снова подчинял себе ее скользкое тело, получая в ответ хриплые похвалы.
Потом они, не сговариваясь, поменялись ролями: он превратился в наставника, она - в покорную ученицу. Он поднял ее, перенес на ложе и лег, насадив ее на свое копье, как на вертел.
Она обхватила его ногами и позволила ему опускать и приподнимать ее, словно куклу, предназначенную единственно для его услады. Когда скомканные шелка осветила заря, он встал, а она осталась лежать распластанной, как тряпичная кукла, брошенная кукловодом.
***
Следующие две недели он, как щенок, следовал за ней по пятам. Меньше всего ему хотелось возвращаться в Америку и браться за учебу.
- Скоро начнется война. Отец говорит, что я не вернусь сюда, пока она не кончится. Это может продлиться годы!
- Тем лучше.
- Ноя должен остаться здесь! Мое место - рядом с тобой. - Поддев носком ботинка песок, он обиженно покосился на море, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
Негромко засмеявшись, она взъерошила ему волосы:
- Ты чудесный юноша, в Америке у тебя не будет отбоя от девчонок.
- Мне не нужны американские девчонки. Я хочу тебя!
- Это ты сейчас так говоришь. Придет время, и ты поймешь, что я была права.
В день отплытия он явился к ней:
- Ты будешь мне писать?
- Только если напишешь первым. И не забывай рассказывать про твоих американских подружек.
- Подожди, вот разбогатею, вернусь сюда и построю дворец для твоих скульптур.
- Зачем он, дворец! - ответила она со смехом. - Все, что мне требуется, - это покой, и я обрету его, когда ты от меня отвяжешься. Поторопись, не то опоздаешь на корабль.
Он был так жалок в школьном пиджаке, с теннисной ракеткой в руках... У нее словно что-то оттаяло в сердце. Она вынула из шкатулки с драгоценностями маленькую зеленую черепашку из французской эмали.
- У вас с ней глаза одного цвета. Храни ее в память обо мне.
***
Война все никак не начиналась, и ему разрешили приехать домой на летние каникулы. Увы, ковры, подушки, шелка оказались свернутыми. Она надела мужские брюки и рисовала обнаженного юношу-араба, сидящего на пыльном дощатом помосте. Мужские подтяжки подчеркивали округлость ее живота. Она беременна!
Он упал перед ней на колени, заглянул в ее суровое лицо, мысленно призывая вспомнить ту ночь.
- Я рассчитывала, что ты уже здесь не появишься. - Она не сводила глаз с араба. Кусок угля со скрипом перемещался по грубой серой бумаге.
- Как я мог не появиться рядом с тобой? Рядом с вами...
Она закрыла глаза, уголек замер на бумаге.
- Вынуждена тебя огорчить. Это не имеет к тебе отношения.
- Не понимаю.
- Что тут понимать? - Она сверкнула глазами. - Ребенок не твой. А теперь уходи, не мешай работать!
Он позорно бежал из гостевого дома.
Потом он подслушал разговор своих родителей: