- Значит, мне надо ехать в аэропорт Ла-Гуардиа?
Помолчав, он ответил:
- Знаете, Либерти, я поступаю так не каждый день. Можете не волноваться.
- Вы о чем?
- Я не каждый день приглашаю девушек провести со мной уик-энд.
- Я и не поняла, что это приглашение на уик-энд!
- Вам пора собираться! До встречи.
***
На следующее утро, стоя в ванной. Либерти думала о том, что впервые в жизни находится в квартире холостого мужчины.
Исследовав содержимое аптечного шкафчика, Либерти громко проговорила вслух: "Наркотиков не держит", - потом скорчила рожу и показала зеркалу язык. "Надо же, кого захомутала! Конгрессмена!" С ночи их одежда осталась висеть на бамбуковой вешалке рядом, и тут же белело еще что-то. Женский шелковый халатик!
Не вполне сознавая, что делает, Либерти надела халат на голое тело и тут же потонула в нем. Хозяйка халата, похоже, была гигантом. Рослая красавица, первая любовь конгрессмена Пирса.
От халата исходил приятный запах, который Либерти не могла узнать, как ни принюхивалась. Видимо, то были не духи с магазинной полки, а смесь, изготовленная на заказ. Вся ее одежда тоже, наверное, шилась на заказ, у лучших модельеров. Либерти опустила руку в карман халата в поисках вещественных доказательств своей догадки. Спички! Она покрутила коробок и прочла надпись: "Ресторан "Левый берег"". Либерти представила себе, как метрдотель ресторана шепчет бармену: "Кажется, у конгрессмена трудности. Сегодня он ужинает с карлицей".
Она поспешно сбросила халат и включила душ.
***
Итак, с самого начала Либерти ожидала скорого конца своей связи с Эбеном. Она ни разу не обмолвилась о белом халатике, но все время ждала, что его рослая самоуверенная владелица вот-вот взойдет по мраморным ступенькам дома 211 по Франклин-стрит и предъявит права на его хозяина. Подобно тому как смертник наслаждается в камере последним завтраком или сигаретой, Либерти упивалась каждым свиданием с Эбеном, подозревая, что оно окажется последним.
Пирс приглашал ее к себе в Вашингтон по выходным, а иногда прилетал к ней в середине недели, потому что, как он сам не раз ей признавался, не мог без нее жить. Он следил, чтобы ее имя не появилось в прессе, хотя в разделе сплетен то и дело упоминали его "маленькую студенточку" и "загадочное увлечение". Когда Пирсу приписывали шашни с другими женщинами, он утверждал, что это козни его агентов по связям с общественностью, уводящих ищеек подальше от нее. Ей очень хотелось в это верить.
Через три года после их первой встречи, за месяц до ее выпуска из колледжа, Эбен позвонил и сообщил потрясшую ее новость.
- Не верю, что ты мне это говоришь!
- Этого требует политическая необходимость. Либерти, - уверял он. - Я решил, что ты узнаешь об этом первой, прежде чем все разнюхают газеты.
Либерти тупо смотрела в угол коридора общежития.
- Пойми, это дочь губернатора Ратерфорда. Мы вместе выросли, вместе играли в теннис...
- Детская любовь! Значит, ты женишься на той, кого любишь с детства, а я все это время была для тебя просто потаскушкой...
Слезы жгли ей глаза, скатывались по щекам, так что промок ворот блузки. Ей было трудно говорить.
- Я люблю тебя, Либерти, и ты мне очень нужна.
- Потаскушка-сирота. Здорово звучит!
- Перестань! Моя настоящая любовь - это ты.
- Конечно, поэтому ты женишься на другой. Любишь меня, а на нее у тебя политические виды.
- С моей стороны было бы глупо сваливать все на одну политику, но мы все равно сможем... - Он замялся.
- Сможем - что?
- Послушай, Либерти, нам совершенно не обязательно менять наши отношения.
- Господи! - не выдержала Либерти. - Исчезни! Никогда больше не звони и не появляйся.
За первую неделю после этого разговора она похудела на пять фунтов и затерла до хрипа пластинку "Битлз" "Let It Be".
Во время выпускных экзаменов она перемещалась по студенческому городку с видом пациентки кардиологического отделения, недавно перенесшей операцию на открытом сердце.
Размазывая слезы, она подставляла лицо весеннему ветерку. А какой великолепной была та весна! Повсюду цвели азалии, рододендроны, фиалки. Девушки вплетали цветы себе в волосы.
Либерти носила фиалки в ушах вместо сережек и изливала горе пятидесятилетнему профессору современной литературы, последняя книга которого незадолго до того поднялась до второго места в списке бестселлеров "Нью-Йорк тайме". Но утешение, которое он дарил ей в постели, мало помогало ее горю.
***
Через год после разрыва Эбен позвонил Либерти во "Флэш", где она трудилась репортером-исследователем отдела кино, а вернувшись с ленча, она нашла на рабочем столе приглашение на ужин и побежала советоваться с Мадлон.
- Я не подкачаю, - заявила она, чувствуя себя на коне и считая, что у нее хватит самообладания.
- Ангел мой, чего стоит жизнь, если хотя бы изредка не рисковать? поддержала ее Мадлон. - Кроме того, он и впрямь не мужчина, а мечта!
Либерти ушла от Мадлон воодушевленная, полная отваги, словно амплуа любовницы было чем-то вроде роли трагической принцессы из сказки. Позвонив Пирсу, она приняла приглашение, после чего пошла в универмаг "Бенделз" и истратила недельный заработок на роскошное черное платье.
Полтора года он встречал ее по пятницам в Вашингтоне, а воскресными вечерами отсылал обратно в Нью-Йорк. В аэропорту имени Даллеса она садилась в красный "мустанг", поджидавший ее там всю неделю. Его особняк в Джорджтауне стал теперь недоступен, поэтому она ехала двенадцать миль вдоль Потомака, до маленького коттеджа в колониальном стиле - кусочка семейного достояния Пирсов.
Она твердо придерживалась строжайших инструкций: убирала волосы под шляпку и никогда не опускала верх машины.
Шляпки, под которыми она пряталась, превратились в повод для шуток. Либерти отказалась от химических выпрямителей волос, и теперь ее рыжая копна пламенела, как знамя.
"Мой красный флажок", - ласково говорил он, когда она снимала шляпку, восторженно следя, как волосы, подобно языкам пламени, спускались по ее телу. Она называла этот его взгляд "взглядом пиромана". В белом коттедже, увитом розами, с низкими потолками и шатким полом она чувствовала себя как дома.
Днем Эбен был с Корнелией или в офисе, поэтому Либерти даже в выходные сидела в коттедже одна, дожидаясь, когда он к ней вырвется. Целыми днями она готовилась к его приезду: по утрам посещала местные магазины, где ее знали по имени, потом чистила на крылечке картошку и лущила бобы, любуясь изгибом реки, сверкающей среди стволов старых каштанов. В хорошую погоду она часто раздевалась и загорала нагишом, слушая жужжание пчел в яблонях и мечтая о его объятиях.
Иногда Либерти заваривала чай на двоих. Если Пирс не приезжал вовремя, она пила чай в одиночестве, прислушиваясь к тиканью часов и гадая, где он, чем занят, когда на гравийной дорожке раздастся, наконец, шуршание шин его машины. В эти нескончаемые часы знакомый коттедж казался ей тесным и враждебным. Она сидела в кресле-качалке, ленясь встать и зажечь свет, иногда даже не раскачиваясь. Наступал вечер, а ужин так и оставался нетронутым. В десять вечера Либерти шла с кастрюльками к реке и вываливала еду в воду.
В последний раз они виделись в понедельник, на закате. Пирс сам отвез ее в аэропорт. На нем была рабочая форма: синий блейзер, брюки цвета хаки со стрелками, оксфордская рубашка и модный галстук. Она нарядилась - специально для него - в платье от Трисии Никсон. Сев в аэропорту Ла-Гуардиа в такси. Либерти переоделась и появилась во "Флэш" в джинсах, майке и видавшей виды вельветовой куртке. Эбен предупредил ее, что следующий выходной придется пропустить: Корни ложилась в больницу на обследование, и он должен был находиться при ней. Затем он поспешно утер ей слезы и укатил. Мужчина, разрывающийся между двумя женщинами, не имеет права медлить.
Либерти явилась на работу с припухшими глазами, и Мадлон, подозвав ее к себе и заперев дверь, дала ей выпить бренди.
- У меня для тебя новость, ангел мой, ты превратилась в плаксу. Если хочешь знать мое мнение, твоя мечта обернулась кошмаром.