- Вы тоже ужасались? Как вы относились к Китсии?
Она пыталась увидеть всю ситуацию его глазами. Возможно, это помогло бы воспринять все не как мираж, мерцающий на удалении двенадцати тысяч миль в наркотическом тумане, а как что-то реальное, происходившее на самом деле.
- Конечно, наши отношения изменились. Я до сих пор предпочитаю представлять себе Китсию такой, какой она была еще в Париже, в моем детстве, когда жизнь была проще.
- Почему она потом усложнилась, Арчер?
- Помнится, в детстве я воображал, что в Париже вечно царит весна ведь мы приезжали туда в начале апреля. Мать отдавала меня Китсии, а сама пропадала месяца на полтора, "проглоченная оазисом", по словам Китсии. Для нас Париж был именно оазисом...
Он задумался было снова, но Либерти быстро вернула его действительности:
- Как относилась к вашим приездам тетушка? Тогда, кроме вас, у нее были собственные.., дела?
- Я был для нее чем-то вроде зверя-любимца.
Рейсом открыл свой портсигар из слоновой кости и достал длинную деревянную спичку из высокой керамической подставки в форме женской шеи. Чиркнув по подставке, он зажег спичку, закурил и улыбнулся Либерти сквозь облачко дыма. Правда, на этот раз она подозревала, что улыбка адресована не ей, а воспоминаниям.
Неожиданно перед ними вырос официант, и Рейсом шепнул ему что-то по-арабски. Либерти решила, что сейчас им подадут завтрак.
- У Китсии был "пирс-эрроу", - продолжил Рейсом свой рассказ, - один из первых автомобилей с откидным сиденьем.
Одна она никогда не ездила, зато любила катать меня. Мы разъезжали по Булонскому лесу, где я лакомился рахат-лукумом, виноградом и гранатами. Помнится, однажды она позволила мне сплевывать семечки от граната прямо ей на платье, потому что ей нравились пятна от сока на белой ткани, - так она это объяснила. В те времена она носила только белое; белой была и ее неизменная горжетка, которой она щекотала мне подбородок. Она любила меня смешить. Никогда я не был так счастлив! - Его лицо приняло мечтательное выражение. - Моего отца наше катание страшно злило, ведь он был не только торговцем оружием, но и инженером и не мог особо восхищаться машиной, у которой фары были в бампере. Но Китсии было на это наплевать: машина ей нравилась, как и шофер - индус из Пенджаба по имени Мохамед Якуб. Вы видели когда-нибудь пенджабцев, мисс Либерти? Это народ гигантов. В шофере было шесть футов семь дюймов. Он так и жил в машине. В отличие от других шоферов, работавших в костюмах и черных кепках, он носил широкие шаровары и расшитую куртку с блестками, водил машину босиком, и от него всегда пахло шафраном.
- Должно быть, втроем вы представляли забавное зрелище, - заметила Либерти.
- Да уж, Китсия любила пустить пыль в глаза. Меня она одевала в морские костюмчики или в китайские курточки. Судя по фотографиям, на меня тогда нельзя было смотреть без смеха.
- Зато теперь вы определенно не ярмарочное диво, - не сдержалась Либерти.
Араб-официант принес в бельведер соломенные салфетки, серебряные ложки и глиняные миски с кушаньем. Либерти принюхалась:
- Что это?
- Какая разница? - заговорщицки подмигивая, проворчал Ренсом. - Вы мне не доверяете?
- Дело не в вас, а во мне. По утрам я стараюсь есть поменьше. - Она злилась, что появление еды прервало его рассказ.
- Вы совсем не ощущаете голода?
- Только когда работаю, тогда у меня волчий аппетит.
- Наверное, вы очень преданы своей работе? Вы похожи на ночного зверька: одни глаза и руки. Зато у вас очень длинные пальцы. - Он встряхнул полотняную салфетку и положил ей на колени. - Хотя бы попробуйте.
- Это мой крест - все вечно заставляют меня есть. - Однако она все же послушалась, и, как оказалось, не зря: такого вкусного йогурта - легкого, пенистого, с кусочками мандарина, ягодами, орехами и специями - она еще не пробовала.
- Вам удается спать по восемь часов в сутки? - поинтересовался Арчер, отправляя в рот одну ложку йогурта за другой. - Большинство преуспевающих людей, включая меня, обходятся половиной этого времени.
- Половины мне, пожалуй, маловато, но иногда я действительно превращаюсь в ночное существо. Например, когда я училась, всегда занималась по ночам, но сейчас... Тогда я считала, что дневной сон - признак наступающей дряхлости. А сироте так легко представить себя старушкой, доживающей свой век в богадельне. - Она жизнерадостно облизала свою ложку.
- Как же случилось, что вы занялись журналистикой?
- Вы хитрец, Арчер, - вам, конечно, хочется самому задавать вопросы? Да-да, я заметила, что вам это больше нравится. - Она широко улыбнулась. Ладно, так и быть, я отвечу: когда я была еще студенткой, Мадлон Уикс дала мне работу в своем журнале.
- Мадлон Уикс! Что ж, это многое объясняет.
- Можете думать о ней что хотите, но это она мне внушила, что журналистика - благородное занятие.
- И вам всегда хотелось стать именно журналисткой?
- Во всяком случае, другие профессии меня не успели увлечь - разве что роль содержанки.
Арчер усмехнулся, словно в это было невозможно поверить - В приюте при монастыре Святой Марии была одна тощая монахиня - сестра Бертран, которая держала под своей кроватью старую коробку из-под сигар, полную открыток: Карибы, Австралия, Полинезия... Она разрешала мне их рассматривать, только брала с меня слово не читать. Больше всего мне нравилась вода: синяя-синяя! Бертран говорила, что если я буду изучать в колледже журналистику, то увижу море, а нет, мой предел - Гудзон позади электростанции. И я ей поверила. Увы, настоящее море никогда не бывает таким синим, как на открытках.
Рейсом опустил голову и протер глаза.
- Вам нездоровится?
- Все в порядке, - тихо ответил он. - Просто не отдавал себе отчета, как много выветрилось из памяти.
- Бывает. Но память легко восстановить. Кстати, в этом и состоит мое ремесло.
- Неужели? - Арчер бросил на нее странный взгляд. - Хотелось бы мне знать, Либерти, в чем же заключается ваше ремесло и на кого вы работаете?
- О чем это вы? Кажется, мы давно с этим разобрались. Я работаю...
- Прошу вас, сделайте одолжение: не упоминайте больше "Метрополитен". Мы оба знаем, что вы копаете гораздо глубже.
- Согласна, у меня к теме собственный живой интерес. Но если вы воображаете, что за него мне кто-то платит, то вы глубоко ошибаетесь...
Он дотронулся до ее плеча:
- Простите. Не знаю почему, но мне взбрело в голову, что вы работаете на мою тетку.
Либерти округлила глаза и ударила себя кулачком в грудь.
- Я работаю на нее? Никогда не слышала более забавного предположения. Она чувствовала, что краснеет, и молилась, чтобы он не догадался, насколько близок к истине. Лежавшая в ее кожаной сумке черепашка словно повторяла заклинания Китсии: "Скажите об этом только Кит! Никому не доверяйте, даже Арчеру!"
Либерти запустила руку в сумку, нашарила пачку "Кэмел", и Арчер тут же любезно поднес к ее сигарете огонек.
- Моя тетушка все еще курит гашиш, или это глупый вопрос?
Либерти воодушевленно закивала:
- Я не привыкла к таким слоновым дозам и вообще в колледже не курила травку. Боюсь, у нее в гостях я утратила самоконтроль.
- Когда моя жена была беременна, Китсия вздумала дать ей гашиш. Узнав об этом, я ее едва не убил.
Либерти раскрыла рот, как рыба, выброшенная на берег.
- Вы и вправду были женаты?
- Мы прожили меньше года, потом она умерла. С тех пор минуло больше тридцати лет, так что успокойтесь.
- Успокоиться? Учтите, я не жалею сил на подготовительную работу. Можете мне поверить, нигде в сценарии не сказано, что у вас была жена.
- Моя жена не входить сценарий. - Рейсом затушил сигарету и встал. Мне пора.
- Минуточку! - Она поспешно отдала ему пиджак. - Не кажется ли вам ваше поведение немного странным: бросаете бомбу - и бежать?
Он с улыбкой накрутил на палец ее локон.
- Можете посидеть здесь, поработать, а я должен ехать: уже восемь часов, впереди нелегкий рабочий день. - Арчер провел пальцем по ее лицу. Простите мне мою подозрительность. Либерти, но не забывайте, что моей тетке нельзя доверять.