— Ну вот, распустил он слухи, что колхоз отдает нижние покосы рыбокомбинату. Вскоре рыбокомбинатовские косари приехали на покосы и давай косить! Плечев подъедет к ним, из-за кустов понаблюдает — и назад тихонько. А те косят! — Худяков опять подмигнул пастухам, усмешливо скривил губы. — Накосили дуралеи двенадцать стогов! Плечев молчит. Подмерзла дорога, рыбокомбинатовские к сену на тракторах подъехали, два стожка хотели увезти. Плечев тут как тут: «Вы зачем наше сено воруете?» — «Как ваше? Это наше! Мы косили!» — «Косили вы или не косили, а угодья эти наши, и вы не имели права на нашей территории косить. Вот как! Ну, раз уж произошла такая ошибка и вы по незнанию в наши угодья залезли, так и быть, мы заплатим вам за сено по высшим расценкам, но половину сена вы нам уступите». Директор хотел судиться, да Плечев его надоумил: «Ты, — говорит, — на наши покосы залез без письменного нашего согласия, и за это тебя же суд и осудит, а сено все будет наше, и мы вам в таком случае ни копейки не заплатим. А без суда решим полюбовно: половину сена забирайте, а за другую половину получите денежки…» Тому деваться некуда — пришлось согласиться. Однако спрашивает Плечева: «А почему ты не остановил моих косцов, когда они косили?» — «А я их не видел…» Вот так и накосил Плечев сено колхозу. А ты спрашиваешь, почему хитрый!
Пастухи долго разбирали поступок Плечева и наконец пришли к одному выводу: может быть, он действовал не очень честно по отношению к директору, но для колхоза принес пользу, и особенно благодарны должны быть Плечеву колхозные коровы — не подыхать же им от голода!
Вот уже все поселковые новости рассказал пастухам Худяков, но главную страшную новость все никак не может объявить, прячет глаза от вопрошающего взгляда Ахани. Не зря Ганя, прощаясь в прошлый раз, крепко обнял Аханю, чего раньше никогда не делал, не зря в тот день Аханя ходил грустный и подавленный. Пастухи тогда не придали этому значения: взгрустнул старик, провожая брата, — дело обычное. Не сказал тогда Ганя пастухам о своей страшной, неизлечимой болезни, одному только брату сказал. Оттого и смотрит сейчас Аханя на Худякова с таким напряжением, но тот ничего не говорит о Гане, умышленно не говорит — значит, вести привез очень плохие. Аханя опустил голову и молча обреченно ждал.
Николка между тем тоже вспомнил о Гане и весело спросил у Худякова:
— Ну, а как там Ганя наш поживает? Обещал прийти — не пришел…
— Вздрогнул Худяков, втянув голову в плечи, обращаясь к сидящему с опущенной головой Ахане, тихо сказал:
— Нет теперь Гани…
— Что, наверно, на Маякан уже ушел? — допытывался Николка.
— Умер Ганя, — по-прежнему обращаясь к сгорбившемуся старику, еще тише сказал Худяков. — Рак у него был, рак печени. В Магадане операцию ему сделали… Ничего не помогло.
— Что ты говоришь? Как это умер? Он обещал в гости… — Николка осекся, только теперь до него дошел смысл сказанного.
Он испуганно замер, пораженный этой страшной вестью, хотел еще переспросить Худякова. Но нет, не ослышался он — Ганя действительно умер! Добрый, неунывающий Ганя умер, совсем умер, и никогда, никогда его больше не будет, и не сможет Николка подарить ему ни бинокля, ни часов, ничего уже не нужно Гане…
Пастухи, притихшие, скорбно смотрели на оцепеневшего от горя Аханю, на его низко склоненную седую голову. Улита, как и другие, ничего не знавшая о Ганиной болезни, всплеснув руками, тихо взвизгнула, заскулила, запричитала, торопливо, невпопад крестясь и покачиваясь из стороны в сторону.
Успешно закончив корализацию, пастухи откочевали в места зимних пастбищ…
В бригаде осталось только четверо пастухов: сам бригадир, Аханя, Костя и Николка. Хабаров уехал в Уссурийск сдавать экзамены, Фока Степанович вместе с Татьяной взяли отпуск, ушел из бригады Худяков.
После корализации оленей Долганов ходил довольный. То и дело шутил с Николкой, задавал ему вопросы, часто совсем дурашливые:
— Николка! Я видел в кине одного певца — он все время громко пел, рот шибко разевал — никогда я не видел, чтобы так широко рот разевали, у нас совсем не так поют. Зачем так широко рот разевать, а?
— Чем шире певец рот раскроет, тем больше денег получит, — невозмутимо отвечал Николка.
Аханя вначале слушал подобную болтовню с глубочайшим вниманием, напряженно морщил лоб, пытаясь понять смысл, но смысла никакого не было, и он неодобрительно качал головой: разве поймешь эту молодежь? Шестой десяток лет живет Аханя среди оленей, вот уж, кажется, все о них знает, все их повадки, все их пути-дороги изучил, но кто бы мог подумать, что от этой вонючей, белой, как известка, воды, которой летом Долганов поливал стадо, чалымы станут жирными, а шкуры их примут высшим сортом, тогда как раньше шкуры всегда были попорчены личинками овода и не было с этим злом никакого сладу.