Выходит, он, Аханя, старый опытный оленевод, зря отговаривал бригадира. Шкуры получились хорошие, а трава там, где просыпался порошок, и там, куда проливалась белая жидкость, увяла все-таки, умерла трава, умерли личинки оводов — хорошо ли это? Кто знает? Кто скажет? Удивительное время наступило — молодые стариков поучают. Так быть и должно — по готовой лыжне всегда идти легче, быстрей догонишь впереди идущего, больше силы сэкономишь, но мало для этого резвых ног, голову надо иметь еще умную и сердце доброе. Куда без головы пойдешь? Тайга большая: сколько перевалов, сколько обрывистых глубоких ущелий — легко свалиться с обрыва, трудно выбраться из него. Долганов не упадет, крепко стоит на ногах, умеет думать — хороший пастух! Только зачем много пустых слов говорит — плохо это, слова есть — толку нету.
Аханя вновь прислушался: так и есть — опять ведут непонятный пустой разговор.
— Как думаешь, Николка, — спрашивал Долганов, — смогут ученые люди сделать такие ма-аленькие таблетки. Захотел кушать — бросил одну таблетку в котелок с водой, и вот тебе полный котелок жирной рисовой каши, или десять котлет, или виноградный сок, или… или бросил в бутылку — и полная бутылка водки! А?
— Сухой спирт уже есть в таблетках, из нефти делают масло и сахар, из дыма шьют нейлоновые шубы, и вообще сейчас могут сделать все, что хочешь. Однако натуральное масло и мясо я бы ел с бо́льшим удовольствием.
— Однако, правильно ты говоришь, Николка, мясо настоящее лучше, но спирт сухой, наверно, ничего, а? — и Долганов весело засмеялся.
А старик продолжал недовольно покачивать головой, видно, не в настроении был Аханя — это признак обостряющейся болезни. То и дело потирая грудь, Аханя тяжело и хрипло кашлял. Он давно приметил, что с наступлением холодов боль в груди усиливается, и поэтому, придя с мороза, старался поближе присесть к пышущей жаром печке, с наслаждением вдыхал сухой горячий воздух.
В декабре Долганов наткнулся на берлогу.
К берлоге пошли все четверо. Шли долго то косогором, то спускаясь в пойму ключа, пересекли две наледи, наконец вышли в узкий, поросший ерником и корявыми лиственницами, распадок.
На вершине распадка Долганов вышел на свою вчерашнюю лыжню и, пройдя по ней метров сто, остановился, снял карабин, маут, мешок с лямками, аккуратно сложив все это на снегу, присел на корточки, закурил. Пастухи последовали его примеру. Николка вначале думал, что это обычный перекур, но когда Костя, накурившись, взял топор и стал рубить жерди, а Долганов с Аханей принялись щупать палками снег под тем местом, где только что сидели, Николка сообразил, что они пришли к берлоге. Он удивленно огляделся: не было тут ни уремного мрачного леса, ни поваленного бурей дерева с вывернутыми корневищами, не было даже классического снежного бугорка с кристаллами инея на его макушке, кои должны образовываться от дыхания скрытого под землей зверя. Здесь не было ничего такого, что могло бы испугать или хотя бы насторожить проходящего мимо человека.
Но не зря же пастухи что-то ощупывают палками, а Костя рубит жерди. Приглядевшись повнимательней, Николка увидел, что ствол лиственницы, к которому Аханя приставил свой карабин, исцарапан когтями, нижние ветви его изъеложены, надломлены, то же самое он увидел на соседних деревьях. Верхушки ерниковых кустов вокруг тоже были надломлены, а место, которое пастухи щупали палками, как будто едва заметно припухло на общем ровном, безупречно белом склоне. Щупая палками, пастухи громко говорили о предстоящей кочевке.
— А где же берлога? — не выдержав, изумленно спросил Николка.
— Да вот же она, стоим мы на ней, — с усмешкой сказал Долганов. — Вот ищем выход ее, щупай палкой, втыкай ее со всей силы. Твердо — значит, нет, если в мягкое ткнешься — значит, нашел.
Николка стал с опаской, осторожно щупать.
— Чего ты так щупаешь? — недовольно проворчал Долганов, — как будто боишься своей палкой землю насквозь проткнуть? Медведя не бойся — не выскочит. Карабин сними, мешает он работать, не скоро очередь до него дойдет…
— Есть! — удовлетворенно промолвил Аханя. — Есть берлог!
Подойдя к старику, Долганов вонзил рядом с его палкой свою, и лицо его удовлетворенно просияло:
— Она! Николка, снимай лыжи и копай лыжей снег вот тут. Вниз канаву копай. А ты, Аханя, посиди пока, мы сами все сделаем.