Николка стал пробивать лыжню навстречу упряжкам, увязая в снегу по пояс. Перейдя через речку и поднявшись на берег, он увидел три упряжки, впереди пробивали лыжню два человека. Через минуту Николка сошелся с коренастым, похожим на цыгана камчадалом — он был в одном шерстяном свитере и меховой, сильно поношенной, тесноватой для него безрукавочке, но в великолепном огненно-рыжем лисьем малахае.
— Здравствуй, пастух! — радостно приветствовал он.
Николка крепко пожал руку камчадала.
Вслед за камчадалом устало брел голубоглазый паренек — шапку он сдвинул на затылок, телогрейку распахнул, над мокрым от пота чубом струился пар. Раскрасневшийся, разгоряченный ходьбой, он шумно дышал и тоже был очень рад встрече с Николкой.
За пареньком, отстав от него шагов на двадцать, вывалив красные языки из пастей, отчаянно хрипя, не бежали, а словно плыли по глубокой лыжне собаки. Передней упряжкой управлял Шумков, на второй нарте сидел Осипов, на третьей — Табаков и Плечев. Передовые собаки, добравшись до конца лыжни, без команды остановились и тотчас легли, жадно глотая снег. Плечев, Шумков и каюры, стараясь не наступить на лежащих в снежной траншее собак, пробрались к Николке. Радуясь встрече, они наперебой бранили погоду, громче всех и возбужденней говорил Шумков:
— Вот, брат, погодка, а! Целую неделю едем! Собачий корм начали есть уже, а снег все валит и валит! В верховьях Хакэнджи искали вас — нету! Ну, говорю ребятам, до мари доедем сегодня и назад шуровать надо, а то придется собачатину есть. И вот видишь, чуть не проехали, спасибо, что ты нас увидел. А я слышу, вроде кричит кто-то, встал на нарту, смотрю, ты шапкой машешь. Ну, теперь живем, братцы!
— А я думаю, чего это мои собачки все влево да влево прижимаюстя, — перебил Шумкова Табаков. — Трезор — так тот чуть ли не на дыбы поднимается, цыкнул на него, он перестанет, другой начинает. Оказывается, не зря они тянулись влево.
— Да ладно, Иван, чего там оправдываться, — широко улыбаясь, сказал Плечев. — Провезли бы вы меня мимо палатки за милую душу, да еще и собачатиной накормили бы. Ну, показывай, Николка, где палатка ваша. Ты, я вижу, дрова пришел рубить, давай сообща и срубим.
Каюры принялись поднимать собак — которую остолом, которую пинком, для более послушных достаточно было бранного окрика — иного обращения собаки просто не понимали. Подчиняясь каюрам, они, измученные, с выпирающими ребрами, жалобно повизгивая, вставали, натягивали постромки алыков, с трудом волокли буровившие снег нарты.
Двадцать шестого марта Николка и Аханя повели два аргиша к Маякану. Аханя вел впереди своего аргиша четырех попарно связанных друг с другом оленей, сзади два оленя тащили нарту с постельными принадлежностями, на второй и третьей нартах лежали вещи потяжелей.
Вначале передовые олени, легко рассекая грудью пушистый снег, шли в поводу бодро. Но уже минут через десять, разинув рты, тяжело поводя боками, они начали тянуть повод, прыжки их становились короче и тяжелей. И вот уже Аханя, подергивая повод, подбадривает оленей, но все чаще олени упрямятся, вздымаясь на дыбы, молотят снег широкими копытами, рыскают из стороны в сторону, но, куда ни рыскай, всюду глубокий снег. Вот уже левый учаг, увязнув, подогнул ноги, лег на брюхо.
Аханя меняет оленей местами: передовых выводит назад, задних — вперед. Но и свежих оленей хватило ненадолго, вскоре они тоже выбились из сил и начали падать то один, то другой, и все трудней их было поднимать.
Выдохшись, Аханя присаживался на корточки, надсадно кашлял. Отдохнув, дав передышку оленям, он, страдальчески морщась, с трудом поднимался, вновь и вновь принимался изо всей силы дергать повод, поднимая лежащих в снегу учагов.
Уже в пятый или шестой раз меняет Аханя оленей, но и это уже мало помогает — олени быстро устают. Аханя тоже устал, давно устал, лицо его раскраснелось. Расстегнув пыжиковую, истершуюся до кожи дошку, сдвинув шапку на затылок, он хрипло, как порванная гармошка, дышит, жадно хватая ртом воздух.
Старик уже не в силах по-настоящему дергать повод. Заметив это, Николка пробирается к старику, молча берет из его рук повод и дергает его так, что у лежащего оленя щелкает нижняя челюсть. Олень вскакивает и трясет головой, но через несколько шагов он снова падает. Николка опять пытается взять повод, но старик нервно кричит:
— Бей иво рога! Палькой иво бей!
Николка тихонько ударил палкой по оленьему рогу — олень затряс головой, но продолжал лежать.
— Сильна бить нада!! Сильна!! — неистово кричит старик и, подскочив к оленю, со всего маха ударяет палкой по рогам.