— Все! Теперь их не вернешь обратно! — безнадежно махнул рукой Костя. — Теперь они до самого моря драпать будут без оглядки. Пойдем вниз по Яме до поселка. Там нас рыбаки переправят на ту сторону. Около поселка табор поставим. Я схожу к председателю, скажу ему, что оленчики убежали и мы их догоняем, — может, еще одного помощника дадут.
Благополучно переправившись с помощью рыбаков на другую сторону, пастухи вновь поднялись вверх по берегу реки и километрах в семи от поселка разбили табор. Костя ушел в поселок, пообещав вернуться к вечеру следующего дня. Николка остался караулить ездовых. Впервые предстояло ему ночевать в палатке одному.
Проводив Костю, он долго стоял перед входом в палатку, напряженно слушал. Бряцали колокольцами ездовые, волоча по кустам деревянные колодки; изредка доносился приглушенный стрекот колхозной электростанции, шуршали мыши в траве, темнели вокруг стланиковые кусты, чуть покачиваясь, будто кто-то тревожил их; за кустами монотонно и мощно, как ветер в листве, шумела река, и сквозь этот ровный шум раздавались подозрительные всплески, неясные шорохи, чьи-то вздохи.
Костя пришел лишь к вечеру второго дня. Привел с собой Табакова и собаку по кличке Угольчан. Лицо у Кости опухло, под глазами виднелись отеки, на лбу обильно выступил пот.
— Ну, как ты тут, Николка, заждался, да? — виновато спросил он. — Ездовые не убежали? Я немножко задержался, ты уж не серчай на меня. Табакова привел, помогать нам будет.
Табаков выше Николки на полторы головы, лицо у него вытянуто, как лошадиное. Умно поблескивая глазами, сняв из-за спины карабин и тяжелый рюкзак, он с достоинством протянул твердую, как доска, ладонь.
— Здравствуй, Николка! Примешь меня в компанию или обратно мне тащить рюкзак?
Прежде Николка знал Табакова только в качестве каюра, слышал, что он отличный охотник на морского зверя, опытный рыбак, но он не был оленеводом, поэтому Николка удивился, увидев его. Но еще больше удивился он на следующий день, когда увидел, как ловко и со знанием дела запрягает и вьючит Табаков ездовых.
— В сороковые годы пришлось возить на оленях грузы для рыбкоопа, — объяснил Табаков, заметив вопрошающе-удивленный Николкин взгляд.
В этот день прошли пастухи всего лишь километров двадцать. Было очень жарко. Костя пил воду из каждой мочажины, из каждого ручья, часто присаживался на корточки, вытирая со лба обильный пот, и, то и дело зажмуривая глаза, страдальчески морщился и вздыхал. И наконец, задолго до заката солнца, он предложил выбирать место для табора. Впервые видел Николка своего товарища таким усталым.
Не желая признаться в том, что устал, развьючивая оленей, Костя оправдывался:
— Мы, ребята, раньше остановились потому, что место тут хорошее, водичка рядом, дюхча готовая. А завтра пятьдесят километров по болоту придется кочевать, там и палатку негде ставить, кругом тухлая вода да мох сырой. Сегодня отдохнут оленчики, а завтра рывок сделаем. Правду говорю, нет? Чего молчите? Если против — можем и дальше пойти…
Костя говорил убедительно и в общем-то был прав. Николка и Табаков возразить ему не могли, но, зная главную причину, они улыбались: Николка — насмешливо, Табаков — сочувственно.
Зато на следующий день Костя преобразился — это был опять прежний Костя Фролов — неуемный и быстрый. Он встал на заре, сварил завтрак, вскипятил чай и, пока Табаков с Николкой умывались, пригнал к палатке ездовых. После завтрака он ловко увязывал вьюки и был, как всегда, деловит и весел.
Вскоре над сонной еще тундрой вновь зазвучали колокольцы. Но вот кончилась тундра, осталась позади твердая земля. Впереди, сколько охватывал глаз, раскинулось ровное, как бурая скатерть, болото с редкими, похожими на круглые подгоревшие булки торфяными кочками, густо усыпанными бордовой прошлогодней брусникой. Между кочками темными пятнами самых причудливых форм разбросаны озера. Над болотами в голубой дымке синими волнами стояли далекие Пягинские горы. За этими горами плескалось море. Николка с нетерпением ждал встречи с морем. Нет, он вовсе не собирается быть моряком, море ему нравится только с берега, чтобы волны с глухим ритмичным шорохом стучали о камни, чтобы скрипела под ногами галька, чтобы кричали чайки и чтобы беспокоил запах соли и водорослей.
Жара нестерпимая. Душно, хочется пить. Под ногами пастухов, под копытами оленей вот уже несколько часов колышутся зыбуны и плещется, проступая сквозь желтовато-бурые и плотные, как мочалка, мхи, вода. Но пить эту воду нельзя — она затхлая и теплая и кишит в ней несметное число мельчайших рачков.