Костя уверенно вел караван сквозь лабиринты озер, вовремя замечал и обходил опасные топкие места. Синие горы над болотом видны уже четче, яснее, но они все еще далеко.
К морю вышли к следующему полудню. Костя вывел караван к заливу Кекурный, туда же тянулись и следы оленей-беглецов, там Костя и рассчитывал их настигнуть.
Уставший Николка смотрел на море без восторга, оно простиралось унылой серой равниной. Злобно шипели волны, жалобно всхлипывали чайки. Огромные буро-зеленые сопки настороженно застыли на той стороне залива, точно медведи у водопоя; над их острыми взъерошенными спинами широким неохватным фронтом двигались тяжелые свинцовые тучи. С моря дул сырой промозглый ветер.
К вечеру караван вышел в долину речки Пронькина, и пастухи увидели на берегу лимана стадо оленей.
— Ах вы, черти! Вот вы где! — беззлобно воскликнул Костя и, обернувшись к Николке, радостно заулыбался: — Видал? Вот они, голубчики! Догна-али! От нас не убежишь, правда, Николка?
Олени-беглецы, пощипывая ягель, смотрели на людей с таким невинным и беспечным видом, что Николка не выдержал и улыбнулся: «Вот бестии! Натворили дел и стоят как ни в чем не бывало».
Оленей в стаде оказалось четыреста голов. Пересчитав животных, удостоверившись, что ведут они себя спокойно, пастухи посовещались и пришли к выводу: Косте Фролову надо возвращаться на Маякан, там в бригаде всего четверо пастухов на две тысячи оленей, трудно будет пастухам — надо помочь им, а здесь можно остаться и двоим.
Костя тотчас засобирался в дорогу. Путь ему предстоял неблизкий: триста пятьдесят километров по болотам, по кочкаристой тундре, сквозь тайгу, сквозь заросли стланика. Но Костя чувствовал себя как именинник, он словно хотел сказать своим сияющим видом: «В походе хорошо, ребята, а дома, в бригаде, все-таки лучше».
— Не забудь сказать председателю, чтобы продуктов подвез нам до Вешки хотя бы. По большой воде катер туда свободно пройдет, — наставлял его Табаков. — Оттуда мы сами груз вывезем — день потеряем. Самое главное — патроны чтобы прислали. К Машке моей обязательно зайди, пускай с катером посылочку передаст.
Костя ушел в три часа утра. В той стороне, куда он шел, над притихшими, сонными еще сопками, бледно-розовой каймой трепетала заря. Вот Костя вспугнул стайку куликов-ягодников, и они, стремительно взвившись, покружились над лиманом и растаяли в небе.
Когда Костя скрылся из виду, Николка повернулся к морю — оно было все такое же неприветливое и серое; из-за дальнего мыса плотной белой стеной надвигался на берег туман.
— Давай и мы с тобой пойдем, — сладко позевывая в кулак, предложил Табаков. — Чего мы будем ждать солнца, оно может и не выйти — вон какой туманище с моря подпирает, пока он дойдет, мы с тобой успеем олешков пригнать.
Николка согласно кивнул и начал молча собираться. Настроение у него было удрученное, он чувствовал себя неуверенно. Ушел все умеющий, все знающий Костя. Нет рядом ни Ахани, ни Фоки Степановича, ни Кодарчана, у кого он теперь совета спросит? Кто поможет ему в трудный час? Табакова разве можно сравнить с Костей или Аханей? Слишком уж степенно держит он себя, часто беспричинно хмурится, много курит, разговаривает неторопливо, рассудительно, тоном, не допускающим возражений, и если ему все-таки возражают, он морщится, как от кислого. Редко улыбается, еще реже шутит, а насмешничать, как видно, любит — это Николка сразу подметил, Костю он в первый же день прозвал Костюшей, намекая на его увлечение шитьем.
Еще вчера Николка воспринимал все это без особого внимания, теперь же задумался — ведь не день, не два придется жить в одной палатке с этим человеком, а долгих три или четыре месяца. Видимо, уловив его настроение, Табаков неожиданно сердечным тоном спросил:
— Что, Николка, небось без Кости тоскливо стало? Смотрю, пригорюнился ты… Не горюй, паря, подружимся с тобой. У нас сейчас забота одна: олешков сохранить, не растерять — засмеют тогда нас с тобой, опозоримся. Мне полбеды — я не пастух, я в помощь прислан, каюрить — мое дело, зверя промышлять, рыбачить, плотничать, а ты пастух кровный, тебе и карты в руки, ты и будешь старшинкой надо мной, скажешь работать — будем работать, скажешь спать — будем спать. Одним словом, ты запевала — я — подпевала. — Табаков закинул карабин за спину и, выжидательно посмотрев на Николку, с улыбкой спросил: — Ну так пойдем к оленчикам или будем сны досматривать?
Николка внимательно посмотрел на Табакова — насмешничает или говорит искренне? Нет, на этот раз он, кажется, не насмешничает — это Николку тронуло. Невольно подражая степенному голосу Табакова, он сказал: