— Ну, покуда прощевайте, мы вас внизу подождем! — крикнул он с беспечностью лихого наездника.
Скребыкин легонько притормаживал нарту толстым березовым стяжком, срубленным специально для этой цели у подножия перевала. Он недовольно морщился: ему явно не по душе была затея Махотина.
Собаки Табакова и Федотова с визгом и лаем рвались за упряжкой Махотина, но нелегко было волочить лежащие на боку нарты, перед началом спуска оба потика остановились без команды, а махотинская нарта между тем уже мчалась на середине склона, оставляя за собой серебристую струйку снежной пыли.
«Вот дает Махотин! — восхищенно подумал Николка, жалея, что не поменялся со Скребыкиным местами. — Эх, с ветерком бы и нам!»
Но скользящая внизу нарта вдруг высоко подпрыгнула и медленно-медленно, как в замедленном кино, накренилась, упала набок и закувыркалась в облаке снежной пыли. Раздался приглушенный собачий визг, неясный какой-то шорох — и все скрылось за изгибом распадка.
— Вот упрямый осел! — вскричал Табаков. — Опять покалечит собак…
Так и вышло: Махотин насмерть зашиб нартой двух коренных собак, кроме того, до крови разодрал себе губу и вывихнул руку, а Скребыкин отделался легким испугом, но потерял рукавицу.
— Это Бабушка отняла у вас рукавицу и двух собак, — насмешливо заметил Табаков сконфуженному Махотину.
— Дак чего она озлилась-то на нас? — не замечая его насмешливого, подковыристого тона, недоуменно пожал плечами Махотин. — Чать, не мимо я проехал, папиросу Бабушке отдал…
— Ишь ты какой хитрый! Папироской захотел ублажить ее, — продолжал насмешничать Табаков. — Папироску-то ты надорванную дал, негодную, я видел, вот Бабушка и обиделась на тебя.
— Дак ты-то, паря, совсем ничо не дал ей, а тебя она пустила.
— А я, Махотин, ни в черта, ни в бога не верю, вот они оба от меня и отвернулись. Выходит, что я теперь сам над собой начальник. А ты ведь тоже не веришь, да лжешь, на два фронта работаешь, и боженьке угождаешь, и себя бережешь — гнилую папироску сунул боженьке, вот и откупился! Ты ждал, что он тебя за эту гнилую папироску спасти должен от всех напастей? Так, что ли? Как бы не так! Дождешься — побольше рот разевай. Головой шурупить надо, а не с боженькой заигрывать, вот и доигрался — двух собачек потерял. Эх ты, каюр!
Табаков еще долго отчитывал Махотина, помогая ему приводить в порядок нарту и потяг, и Махотин терпеливо угнетенно молчал.
В глубоких распадках, ниспадающих с отрога к Среднеканской тундре, в чахлых березовых колках и зарослях ольховника, среди низкорослых, уродливо перекрученных приземистых лиственниц водилось множество тундровых куропаток, зайцев, горностаев, нередко встречались и следы росомахи. Росомахи ловили зайцев, но иногда они поднимались в гольцы и пытались охотиться на снежных баранов, но эта добыча часто оказывалась им не по зубам — бараны паслись табуном, были очень осторожны и в случае малейшей опасности убегали в скалы и вставали там в оборонительные позы, выставив вперед крепкие бугристые рога, угрожающе постукивая копытами о камни. Иное дело — загнать барана в рыхлый глубокий снег или на скользкую поверхность наледи — в таком месте снежный баран беспомощен, а росомахам пир!
Бабцеву под сорок, но выглядел он гораздо моложе: худощавый, проворный, без единой морщинки на лице, подстриженный неумелым парикмахером, как мальчишка, он и голосом обладал звонким, мальчишеским, и характер у него оказался под стать внешности — веселый, неунывающий.
Среднеканская тундра с трех сторон окружена совершенно безлесыми высокими и крутыми сопками, и только у подножия их да в распадках узкими прерывистыми полосами виднелись чахлые щетинки лиственниц. Между сопками, в дальней части обширнейшей котловины, едва угадывался низкий перевал в Ямскую пойму. Оттуда, с перевала, в морскую сторону почти ежедневно дул упругий и холодный северный ветер, срывая с тундры снежный покров, перенося его в бесчисленные распадки и ущелья, где достигал он высоты огромной. Олени обходили эти места — здесь трудно бродить, еще трудней добывать ягель, но в тундре достаточно было ударить копытом, разбить корочку спрессованного снега — и вот он, желтый сочный ягель, перед мордой — лучшего пастбища и желать не надо!
От обилия ягеля олени быстро нагуливали жир. В стадо можно было не ходить всю зиму, не боясь того, что олени разбегутся. Но пастухи ходили в стадо ежедневно, не беспокоя его, а только наблюдая за ним со стороны, — олени должны видеть своих хозяев, иначе они одичают. Такие ежедневные прогулки отнимали не более трех-четырех часов, все же остальное время дня пастухи посвящали охоте. Николка подстрелил еще двух соболей и девять белок. Бабцев оказался более удачливым — он добыл трех соболей, четыре белки и одну великолепную светло-бурую росомаху.