Должно быть в самую полночь, потому что месяц уже стоял в зените, они вышли наконец-то из лесной зоны на край тундры. Лыжи свободно зашлепали по крепким, утрамбованным снежным застругам. Но это не привело пастухов в восторг, они равнодушно брели встречь луне к устью пока еще невидимой Ямы, они даже не почувствовали облегчения, им все казалось, что они продолжают брести по глубокому снегу, ноги их, точно спутанные, привычно делали все те же короткие шаги.
Впереди, далеко-далеко над черной призрачной ниточкой Ямского пойменного леса, точно вырезанные из зеленоватого фосфора, слабо высвечивали Малкачанские горы, правее их гораздо четче виднелись горы Варганчика.
Николка узнал это место: отсюда до поселка километров пятнадцать всего — не более, но это в другие времена, при других обстоятельствах. Теперь же это расстояние казалось бесконечным и мучительным.
Они дошли до кирпичного склада. Здесь рядом с длинным навесом стояла шестиугольная дощатая юрта, обитая снаружи толем. В этой юрте летом жил глухой Ничипор, обжигавший, по договору с колхозом, скверные, рассыпающиеся в руках кирпичи, из которых он же сам клал и ремонтировал печи.
Дверь юрты была распахнута, внутри неуютного темного помещения белел набившийся через многочисленные щели снег.
Пастухи вошли в юрту, сели на лавку и задремали. Николка не чувствовал холода, глаза его сами собой закрылись, он дремал, прислушиваясь к тому, как неимоверная усталость уходит из тела и оно становится все легче и легче…
«Так, пожалуй, можно уснуть и замерзнуть совсем, — подумал он. — Надо пересилить себя и встать. Надо встать. Вставай! Вставай, Николка! Нельзя спать!» Он хочет высказать эту мысль вслух, но ему лень сделать даже это, и он продолжает дремать.
— Ну что, ребяты, дальше пойдем? — Это голос Скребыкина.
Николка с трудом разлепил веки, посмотрел на него, согласно кивнул, качнулся вперед, уперся руками о стол, намереваясь встать, но вновь откинувшись назад, закрыл глаза.
— Надо вставать, ребяты, а то уснем, замерзнем, — повторяет Скребыкин, не двигаясь.
— Да, надо вставать, — соглашается Бабцев.
Лунный свет, проникающий в дверной проем, освещает его усталое лицо, Бабцев усиленно пытается открыть глаза, брови его вздрагивают.
— Да, пора, однако, вставать, — словно бы окостеневшим языком произнес Николка, продолжая сидеть и предаваясь сладкой дреме.
Каждый из пастухов ждал примера, кто-то должен был подняться первым.
— Все, пойдем, ребяты! — решительно произносит Бабцев, он уже встал и, покачиваясь, шаркая подошвами, идет в белый квадрат двери.
Вот теперь можно и встать. Николка доволен: на несколько мгновений он перехитрил Бабцева — дольше подремал.
Лыжи теперь не нужны, от кирпичного склада к поселку тянется санная дорога.
— Бросим здесь лыжи, — предлагает Бабцев. — Завтра Кузьма Иванович съездит сюда на собачках, привезет.
Вот и озеро Чистое. Оно действительно чистое, ветер сдул с него снег, на льду, как в зеркале, отражается месяц. До поселка уже рукой подать: шагов пятьсот — пятьсот шагов!
Пастухи, не сговариваясь, молча ложатся спинами на лед, раскинув руки и ноги, отдыхают. Холодный пронизывающий ветер несет по льду снежные песчинки, они шуршат над ухом, и слышно, как потрескивает от мороза промерзшее до дна озеро. Николка не ощущает холода, лед кажется ему мягким и теплым, будто оленья шкура.
— Подъем, ребята, подъем! — произносит Бабцев, но никто не встает, и сам Бабцев продолжает лежать.
И вновь через минуту-другую первым пошевелился Скребыкин — вот он перевернулся на живот, упершись руками в лед, встал на четвереньки, вот медленно поднялся на ноги во весь рост.
— Вставайте! Уже немного осталось.
Еще два раза ложились пастухи на санную дорогу. Николка брел точно пьяный — пошатываясь, напрягая остатки сил, его тело казалось ему чужим, тяжелым, непослушным, и даже мысли в голове казались чужими, они ворочались медленно и устало и тут же бесследно растворялись, как снежинки во мраке.
Вот и увал. Пастухи останавливаются молча и смотрят вниз.
«Пришли», — равнодушно подумал Николка.
Внизу как на ладони спит поселок, окруженный лунным сияньем. Николка взглянул на часы: половина четвертого. Ни звука внизу, ни огонька. Впрочем, нет, вон там около школы, кажется, светит один-единственный огонек. Или это лунный блик в стекле?