— Ребята! Да ведь это же в моем доме свет горит! — удивленно и радостно воскликнул Бабцев. — Мать моя не спит, однако, — чует материнское сердце, что сын в беде. Вот ведь, черт возьми, как оно бывает! — Голос Бабцева тих, но взволнован, и это его волнение тотчас передалось Николке, и он позавидовал Бабцеву.
— Да-а, вот это точно, вот это здорово! — удивленно произнес Скребыкин. — Все спят, а она не спит…
— Пойдемте, ребята, ко мне ночевать, у меня выспимся, а потом уж по домам разбежитесь. Старуха моя чайком нас напоит — отогреемся…
Бабцев идет впереди. Вот он всходит на крыльцо своего дома, гостеприимно распахивает настежь дверь сеней. Николка тоже поднимается по ступеням — ох и высокое же крыльцо! Взбирается на него, будто на гору. Зачем такое высокое крыльцо делать?
Пастухи с благоговением входят в дом и тут же цепенеют разочарованно. Даже с мороза они чувствуют, что в кухне давно не топлено. На столе светит керосиновая лампа, рядом с лампой пустая бутылка из под водки, граненый стакан, краюха хлеба, половина соленой кетины. Седая растрепанная старуха в телогрейке и торбасах сидит, навалившись грудью на край стола, и неотрывно смотрит безумными глазами на огонь в лампе, совершенно не реагируя на приход столь поздних дорогих гостей.
Николка, усмехнувшись, молча прошел в спальную комнату и, остановившись перед одной из трех кроватей, стал сбрасывать с себя застывшую одежду. Скребыкин последовал его примеру, а Бабцев между тем охрипшим вдруг голосом ругал свою пьяную мать. И Николке, уже засыпающему, казалось, что там, в кухне, кто-то стучит в бубен: «Бу-бу-бу-бу! Бу-бу-бу-бу!» И еще он успел подумать: «Интересно, сколько мы проспим — сутки или двое?»
Но проспал он шесть часов. В комнате было светло и тепло, на кухне кто-то осторожно ходил по скрипучим половицам и тихонько по-старушечьи покашливал. Койки, на которых должны были спать Скребыкин и Бабцев, оказались пусты. Николка посмотрел на пол, ища свою одежду, но она уже висела над обогревателем.
Усталое тело все еще болело, требуя отдыха, но спать уже не хотелось. Николка удивился тому, что так мало поспал, но еще больше удивился исчезновению своих товарищей — они-то ведь еще раньше проснулись! И куда они ушли?
Он хотел было окликнуть топтавшуюся на кухне старуху и спросить ее об этом, но в этот момент в коридоре послышался шум, скрип снега, и в комнату вместе с клубами морозного воздуха ввалился Бабцев — в обеих руках хозяйственные сетки, в сетках банки сгущенного молока, печенье в пачках, хлеб, пачки чая, какие-то свертки и бутылки с водкой.
— А-а, проснулся! Вставай быстрей, а то все сгущенное молоко сейчас выпью, тебе не оставлю.
Николка хотел бодро вскочить и так же бодро одеться, но все получилось гораздо медленней, чем он хотел: как у дряхлого старика, тело болело, руки, ноги не слушались.
А Бабцеву хоть бы что, он успел уже пригубить винца, весело, беззаботно поблескивая глазами, рассказал, что Скребыкина положили на операцию, доктор очень похвалил пастухов за то, что вовремя привели больного, что был он у председателя и взял денежный аванс. Плечев намерен отправить Николку на Маякан, в бригаду, потому что приезжал Долганов, ругался, что отняли у него пастуха, и требовал вернуть Николку.
— Значит, ты поедешь на Маякан, а я с кем-нибудь после праздника уеду опять на Средний, — заключил он.
— А с кем я поеду на Маякан, Плечев не сказал? Не с Табаковым ли?
— Не-ет. Табаков болеет. Осип тебя повезет, дня через три поедете. А ты не торопи его. Найди девку себе — забавляйся. Хочешь, я тебя женю сегодня на Варьке Юдиной? Во девка! Безотказная! Куды хошь, туда веди, что хошь, то и делай. Хочешь, а?
Николка конфузливо отмахнулся, а Бабцев, словно этого и ждал, принялся давать ему такие советы, от которых не только лицо, но даже уши сделались пунцовыми.
— Да, вот чего, — спохватился Бабцев. — Сегодня в клубе общее собрание колхозников. Плечев сказал, чтобы мы пришли обязательно, про оленеводство там говорить будут.
В маленьком зрительном зале сельского клуба тесно от народа. Нестройный гул голосов, покашливание, скрип рассохшихся стульев, множество скучающих нетерпеливых глаз устремлены на сцену. На ярко освещенной сцене большой длинный стол, накрытый красной плюшевой скатертью. За столом председатель колхоза, справа от него парторг, слева заволеневодством Шумков, далее завхоз и секретарша. Чуть левей стола, за красной трибуной, стоит главный бухгалтер Петр Иванович Копейка и вот уже минут тридцать, то и дело отирая платком жирную, лоснящуюся от пота лысину, монотонным нудным голосом «делает доклад».