Мрачный, неразговорчивый водитель не сбавлял газ ни перед какими препятствиями.
«Или специально лихачит, чтобы нас удивить, или просто олух», — сердито думал Родников.
Но тем временем вездеход лихо въехал на невысокую террасу, на мгновение замер и вдруг взревев, окутавшись синим вонючим дымом, с нарастающим ревом, точно раненый медведь, ринулся прямо в полосу молодого листвяка, ломая и приминая деревца, как сухие былинки.
«Вот, гад, что делает»! — возмущенно подумал Родников, осуждающе косясь на водителя. — Ведь можно же объехать!»
— Астанави! Астанави! — закричал вдруг Аханя, взмахивая руками и обернув к водителю гневное лицо.
Водитель резко сбросил газ, приглушив двигатель, изумленно уставился на старика.
— Твоя зачем дерево ломали? Иво тебе шибка мешали, да?! Зачем ломали дерево?! Окси! — Аханя дергал за ручку, тщетно пытаясь открыть дверцу кабины. — Плохой твоя человек — суксем плохой! Совисть тибе нету!
Родников помог старику открыть дверцу. Но и выбравшись из кабины, Аханя продолжал гневно выкрикивать:
— Моя люче пешком ходили будим! Твоя суксем совисть нету! Кэнели бый!
Пожав плечами, водитель развернул вездеход, промяв гусеницами еще целую просеку.
— Окси! Дрян бый! Дрян! Дрян! Убивали нада такой худой люди! Суксем убивали! Тьфу! — Аханя погрозил вслед машине своим сухоньким, как у мальчишки, кулаком и, присев на корточки, закашлялся.
Машина ревела внизу под террасой, синий, разъедающий глаза и ноздри дым все еще стоял над колеей, над переломанными, вывороченными из земли лиственницами.
Идя к чуму, Аханя все никак не мог успокоиться, он то и дело сокрушенно качал головой и с горечью спрашивал кого-то:
— Зачем иво напрасна дерево ломали? Зачем такой худой люди тайгу пускали? Иво совисть нету, иво шибка дрян, бый!
Чувствуя себя косвенно виновным во всей этой истории, Родников посчитал своим долгом успокоить старика:
— Да брось ты, Аханя, переживать, из-за всяких дураков расстраиваться — нервов не хватит. Черт с ним! А лесу, слава богу, много еще у нас. Ну, поломал он, конечно, изуродовал лес, ну так что ж теперь сделаешь? Новый вырастет.
— Зачем так тибе говорили?! — опять возмущенно вскричал Аханя. — Ти тоже дурак, да? Твоя ничего понимай нету, да? Окси! Ай-яй-яй! Твоя тайга живи, тибе тайга кормили, одевали, обували, а тибе иво такой плохой слову говорили! Ай-яй-яй! Дерево много, можно ломай иво, сёравно иво другой вырастут. Окси! Иво бистра, бистра вырастали, да? Очень бистра, да? Ладна. Моя тибе завтра показать будем, как поломатый дерево бистра вырастали. Завтра моя тибе будим показали иво…
До самого чума старик что-то сердито бурчал себе под нос, и Родников уже не пытался успокаивать его, боясь рассердить еще больше.
На следующий день после работы в стаде Аханя подошел к Николаю, взволнованно спросил:
— Тибе надо посмотрели, как бистро поломатый дерево растут? Пойдешь, да?
— А далеко ли идти?
— Суксем блиско. Тибе молодой, полчаса ходили, мине, однако, час ходили будим.
И действительно, через час пастухи вышли на обширное плато, поросшее там и сям островками молодого лиственничного леса. Здесь когда-то полыхал пожар: кое-где сквозь желтоватый покров ягеля виднелись черные пятна обугленной земли. Молодые, не выше человеческого роста лиственницы стояли на этом обширном плато как-то несмело, тесно прижавшись друг к другу, а те, которые росли в одиночестве на отшибе, были гораздо ниже ростом своих сестер и казались хрупкими, словно отлитыми из тончайшего зеленовато-серого стекла: тронь рукой — и со звоном рассыплется. Кое-где на ягеле и бурых мхах Родников замечал продолговатые следы сохатиных копыт — на старых гарях сохатому раздолье.
Тишина кладбищенская: не слышно птичьего гомона — птицам приволье в старом лесу, там в густых ветвях можно укрыться и от врагов, и гнездо свое надежно упрятать, там много пищи, а этот лес открыт со всех сторон всем ветрам и морозам, этот лес беззащитен и чист, как новорожденное дитя.
«Сколько же лет этим лиственницам? — мысленно спрашивал себя Родников. — Наверно, лет двадцать — тридцать. Говорят, лиственница очень медленно растет. Однако куда же меня старик ведет? Чем он хочет удивить меня? Заело старика не на шутку — хочет доказать свою правоту. А чего доказывать-то? Я и сам знаю, что ломать деревья нельзя, но, раз уж сломали, что теперь делать — лоб свой расшибать? Вырастут новые… вон их сколько…»