Однажды вечером, идя домой с очередной прогулки, он обратил внимание на группу длинноволосых парней, хрипло распевающих под гитару незнакомые Николаю песни. Переговариваясь между собой, парни густо пересыпали свои речи блатными и матерщинными словами. Шли они по тротуару во весь фронт, заставляя встречных прохожих обходить их стороной.
Он с интересом наблюдал за ними. Появлялись они на улице почти каждый вечер, если позволяла погода. Обычно, пройдясь по улице, из конца в конец, они занимали автобусную остановку, рассаживались там на лавках и хрипло напевали куплеты, иногда до глубокой полуночи, однообразно бренча совершенно расстроенной гитарой.
Нередко в компании этих парней видел он двух-трех ярко раскрашенных девиц. Утром там, где сидели певцы, обычно все было заплевано, закидано окурками и почти всегда валялось несколько пустых бутылок. Кое-кого из этих парней он встречал потом на улице или около магазина в рабочих спецовках, и это очень удивляло и обескураживало его. Ему всегда почему-то казалось, что стиляги выходят из какой угодно среды, но только не из среды рабочих. Рабочий представлялся ему человеком, враждебно настроенным ко всему крикливому. Он все чаще вспоминал бригаду. Он чувствовал себя среди этих каменных домов, в этом людском муравейнике одиноким и никому не нужным, даже отчий дом все более стеснял его и раздражал — мать без конца говорила о боге, о своих и чужих болезнях, отчим либо читал, либо принимался наставлять его, как нужно жить в этом грешном завистливом мире умному человеку. Его наставления легко было пропускать мимо ушей. Но когда наступала ночь и отчим засыпал, начиналась настоящая пытка — тесная коммунальная комнатенка наполнялась невероятно громким храпом. С трудом верилось, что эти кошмарные звуки исходят из обыкновенного человеческого горла: рычанье, шипенье, бульканье, всхлипы и утробные стоны сливались в один невероятный звук, казалось, что спящего во сне жестоко бьют, ломают, разрывают на части. Казалось, что эти дикие звуки невыносимо было слушать даже каменным стенам.
Он стал подумывать об отъезде.
Однажды на центральную улицу села вышли толпы молодежи. Он стоял в это время на автобусной остановке и смотрел, как садится за сопки оранжевое солнце. Юноши были в темных костюмах, девушки в коричневой, с белыми фартуками, школьной форме, все они весело смеялись, возбужденно переговаривались и пели хорошие песни. «Выпускники…» — догадался он.
Близилась светлая ночь. Молодежь сворачивала с центральной улицы на дорогу, ведущую к Ольскому мосту. Николай внимательно всматривался в счастливые веселые лица проходящих мимо юношей и девушек, старше которых он был всего на один год… Красивые, чистые, беспечные лица! Многие юноши и девушки шли, крепко взявшись за руки, иные в обнимку. Вот те двое, вероятно, влюблены друг в друга! А эти о чем-то громко и весело спорят. Встречные прохожие, особенно пожилые, заглядываясь на молодежь, улыбаются.
Николаю тоже приятно смотреть на своих счастливых сверстников, где-то глубоко в душе его едкий осадок грусти: «А ведь мог бы, наверно, и я идти сейчас вместе с ними…»
Кудрявый паренек в черном костюме и в белой рубашке с широким цветастым галстуком, что-то сказав своей девушке, подошел к Николаю:
— Эй, дядя! Закурить у тебя не найдется?
Николай беспомощно развел руками:
— Сожалею, юноша, но я не курю.
— Ну и зря, дядя! — весело сказал юноша и пустился догонять свою девушку.
— А не пойти ли и мне на мост? Я ведь тоже выпускник-отпускник. — И он направился к мосту.
Но, подойдя к мосту и увидев на нем множество народу, стоящего вдоль перил, махнул рукой и спустился с крутой высокой насыпи к реке. Пройдя по берегу метров двести, он взошел на каменную дамбу и уселся поудобней на плоском камне.
Отсюда хорошо был виден и мост, и темная, в красноватых бликах, клокочущая река, и зеленые полосы тальниковых зарослей за рекой, и бурая, лобастая, как медвежья голова, сопка над краем совхозного поля, еще дальше, над темной гривкой лиственничного леса, виднелись сиреневые горы. Изредка со стороны трассы и поселка доносился приглушенный неясный гул, словно где-то рядом в густой траве попала в паутину муха и жужжит, жужжит.