О страшной болезни Ахани бригада уже знала от каюров, но вслух об этом старались говорить как можно меньше, точно боялись накликать беду, надеясь на лучшее.
«Но что я все каркаю, будто ворон? — спохватился Николай. — Что я все беду-то накликаю? Может, и не рак у него вовсе. Возможно, что все это пустые слухи, сколько уж так бывало!» Николай хватался за эту спасительную мысль, но она ускользала, воображение упорно рисовало ему одну картину мрачней другой.
Перед отъездом на Маякан Родников написал Ахане письмо от имени всей бригады. Он был уверен, что бригада не обидится на него за это самовольство, зато как приятно будет получить Ахане такое письмо! В тот же день Николай отослал Ахане и посылку: черные шевиотовые брюки, серую рубашку, голубой свитер и пару шерстяных носков.
Имя Ахани упоминалось на дню по нескольку раз, иначе и быть не могло. Почти все важные события в бригаде были прямо или косвенно связаны с ним, и люди произносили это имя таким тоном, словно старый оленевод сидел тут же. В стаде бегали те олени, которых Аханя обучил под верховую езду, рядом с палаткой стояли нарты, сделанные руками Ахани, на нартах лежала его упряжь, его мауты, его лыжи, которые продолжали служить людям, но главное — живы были сами люди, с которыми он работал, с кем делился своим опытом, кому благодушно отдавал все свои лучшие чувства, всю свою доброту.
Долганов обрадовался приезду Родникова, — зима выдалась глубокоснежной, стадо пришлось выпасать на крутых склонах гор, надо было ежедневно подниматься в горы и пригонять стадо к палатке, чтобы продолжить кастрацию, которую не успели сделать в зимние месяцы. Кроме того, надо было срочно готовиться к весенней кочевке на места отела.
Первая половина апреля выдалась пуржистой, снегу еще добавило. В поисках корма исхудавшие олени забирались все выше и выше в гольцы. Вначале Родников, уже отвыкший ходить по крутым горам, сильно уставал и смотрел на Костю и Афоню, бегавших по склонам без видимого напряжения, с завистью, но вскоре втянулся в эту работу и уже ни в чем не уступал товарищам — всякое дело получалось у него сноровисто и ладно.
Бригадир то и дело похваливал его — это льстило ему, но вскоре он заметил, что бригадир хвалит его слишком часто и громко и что похвалы эти не искренни, преднамеренны. Он стал контролировать себя, наблюдая за собой как бы со стороны, и вскоре обнаружил, что он уже совсем не тот, что прежде — год тому назад. Он часто задумывается, бывает рассеян и редко смеется. Долганов приметил это, забеспокоился и вот таким путем пытался расшевелить молодого пастуха, зажечь его своими похвалами. Вероятно, Долганов знал и о чувствах Родникова к Стеше.
Может быть, именно по этой причине, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей, бригадир давал ему самые сложные, самые трудные поручения, и он выполнял их с удовольствием. Это действительно отвлекало его днем, но по вечерам на него опять нападала хандра.
Долганов и тут старался не оставить его без внимания: он вдруг стал необыкновенно любознательным, то и дело задавал самые неожиданные вопросы: отчего Земля круглая и почему вращается вокруг солнца, словно привязанная к нему, почему у мужчин растет борода, а у женщин не растет, правда ли, что в Индии есть люди, которые спят на острых гвоздях? Отчего вода в речке продолжает течь и зимой, несмотря на морозы, и летом, несмотря на то, что снегу уже нет и нечему таять?
Родников обстоятельно объяснял Долганову происхождение солнечной системы. Рассказывал об индийских йогах и о Мировом океане, не мог лишь объяснить, отчего у мужчин борода, а у женщин нет ее.
— Этого, Михаил, я не знаю, — разводил он руками, — вероятно, в этом есть какой-то большой смысл, в природе ничего без смысла не бывает, не то что в нашем человеческом обществе. Ну, к примеру, давай представим бороду у женщины — борода до пояса, вся грудь в волосах, как бы эта женщина стала кормить ребенка? Надо отгребать бороду в сторону, да и в волосах ребенок будет путаться, — сплошное неудобство, словом! А может, потому, что женщины первобытного племени большую часть своей жизни проводили в темной пещере, где растительность не росла, к тому же они сидели у огня, им и без бороды было жарко — выделывали шкуры, шили, варили, жарко им было, а мужчины целыми днями бродили в поисках добычи, на холоде, вот и выросла у них борода.
— Э-э, чиво ты говоришь? — возражал Долганов. — Совсем неправильно ты говоришь, однако. Я думаю, женское тело потому без волос и бороды, чтобы в темной пещере, когда все лягут спать и костер потухнет, первобытный мужичок смог бы сразу нащупать бабу, а то ведь перепутает, схватит мужика вместо бабы. А так все просто: лапой в темноте хвать-хвать — вот она, борода — это мужик, подальше от него, другого хвать-хвать, волос на груди нету, бороды нету — все ясно: это баба — поближе к ней, поближе…