Часто после работы в стаде Николка, отстав от товарищей, ложился грудью на торфяной бугор, усыпанный розовой созревшей морошкой, и принимался есть. Вначале он ел морошку горстями, затем жменьками и, наконец, с трудом проглатывал по одной ягодке. Наедался морошки так, что клонило ко сну. А в чуме его, опять поджидало любимое блюдо — морошка, пересыпанная сухой, как опилки, рыбьей крошкой и политая нерпичьим жиром.
Каждое утро подгоняли пастухи стадо к чуму, продолжая вылавливать немногих оставшихся телят, которых было не так сложно уже поймать, как высмотреть: неклейменые телята растворялись в массе клейменых.
К полудню начиналась жара, над стадом невесть откуда зависала пестрая ядовито-жгучая туча гнуса. Приходилось бросать клеймение и разжигать вокруг стада дымокуры из гнилушек и сырого мха. Олени непрерывно взбрыкивали и пританцовывали, точно стояли на горячих углях, то и дело тыкались мордами в мох, сдирая с ноздрей раздувшихся от крови слепней и комаров. Но слепни вновь и вновь, как пули, впивались в оленьи губы, набивались в ноздри, под глазницы и во все те участки тела, куда можно было беспрепятственно и безнаказанно вонзиться и капля по капле жадно высасывать кровь.
«Бедные-бедные животные, — с жалостью думал Николка. — Ну хотя бы хвост вам природа дала, как у лошади. А Хабаров говорит, что в природе все совершенно. Почему же хвоста у оленя нет?»
Казалось, вот-вот стадо взорвется, расплещется мелкими брызгами, испарится от невыносимой жгучей боли, сквозь топот и клекот слышен был несмолкаемый, нудный, с ума сводящий комариный гуд. Иногда олени сбивались тесно друг к другу и начинали медленно идти по кругу в одну сторону, все быстрей, быстрей — и вот уже крутится стадо огромным бешеным водоворотом, глухо гудит земля, сотрясается воздух, и кружатся, кружатся олени, пока не подует с какой-нибудь стороны слабый ветерок, и вот уже весь табун шумной лавиной идет против ветра. Чаще всего ветры дули с перевала, за которым соблазнительно блестело прохладное море, — туда и стремились олени. Кормились животные большей частью ночью и на рассвете. Ночи были уже прохладными, рассветы с росой и туманами — близилась осень.
Был у пастухов короткий ветхий неводишко. Однажды Николка с Костей унесли его на речку, выбрали небольшой плес, закинули невод и вытянули десяток зубатых горбуш и кетин. С той поры стали пастухи посылать их на речку каждый день.
Высокая трава по-над речкой сплошь была перетоптана медведями. На песчаных и галечных косах там и сям виднелись кучки обезглавленных разлагающихся лососей, иные кучки были присыпаны песком, галькой, тальниковыми ветками и лопухами. Кое-где лососи, разбросанные по берегу, еще не успели разложиться, лишь чуть-чуть подвялились на солнце.
Вдоль берега речки тянулась глубокая торная медвежья тропа. Но самое удивительное для Николки было то, что Костя относился ко всем этим более чем настораживающим фактам абсолютно равнодушно, и мало того — он часто не брал с собой карабин.
— А зачем карабин? — с невероятной беспечностью спрашивал Костя. — Карабин сейчас лишняя тяжесть, медведь сытый, он рыбалит, ему не до нас. Не тронь его, и он тебя не тронет.
Но при всей своей кажущейся беспечности на самом деле Костя был предусмотрительным. Едва лишь солнце подступало к горизонту и дневная жара спадала, он быстро складывал пойманную рыбу в мешки, переходил на другую сторону речки, без задержки пересекал полосу невысоких тальниковых зарослей, пробегал метров сто по болоту, взбирался на высокий торфяной холм и лишь после этого успокоенно садился, закуривая и, кивая в сторону речки, шутливо произносил:
— Вторая смена пошла на рыбалку!
И действительно, из стланиковых зарослей, пересекая обширное болото, как танки в наступление, шли медведи. Медведи шли! Их было много — иногда до трех десятков сразу насчитывал Николка, не сходя с места. Поверят ли, если он когда-нибудь об этом расскажет? Подойдя к речной пойме, медведи на некоторое время окунались в высокие травы и тальниковые заросли, помелькивали только их черные покатые спины, но вскоре они один за другим в разных местах выходили на реку и принимались что-то обнюхивать.
В этот момент Костя, тщательно затушив папиросу, начинал вновь торопиться:
— Ну ладно, покурили. Теперь нам делать тут нечего. — Он словно умышленно не желал показывать Николке самое интересное…
— Костя! А Костя! — уже на ходу спрашивал Николка. — А что будут медведи делать, если близко сойдутся? Драться будут, да?