— Совсем забыл, извини, Николка, тебе письмо.
Николка торопливо распечатал тонкий конверт.
Мать сообщала, что медвежью желчь она получила, что живет она, слава богу, хорошо, правда, часто болит спина перед плохой погодой, но это уже от старости. Просила сына не простужаться и звала домой: «Приезжай, сынок, домой, я часто плачу об тебе и переживаю. А старик говорит, что больше не будет тебя укорять ни в чем. Его знакомый столяр может взять тебя учеником. Это очень хорошая специальность, в тепле всегда и в чистоте, и заработок хороший. Приезжай, сынок, помирись с Оксеном Феофановичем христа ради, не губи свои вьюношеские годы…»
До полуночи писал он матери. Зная, что неграмотная мать отнесет письмо соседке либо оно попадет в руки отчима, он старался не писать такого, что могло бы хоть как-то повредить благополучию матери, обозлить против нее отчима.
Утром Ганя с Хабаровым уехали в Ямск. Хабаров опаздывал на экзаменационную сессию и очень беспокоился, что придется ему сдавать экзамены в одиночестве.
— А какая тебе разница? — наивно спросил Николка.
— Очень даже большая, — сказал Хабаров и, оглянувшись, заговорщицки шепнул: — Одному, тезка, тем уже плохо, что некому будет шпаргалку в нужный момент подсунуть или списать будет не у кого… А ты как думал? Я студент посредственный. Но на посредственных людях земля, между прочим, держится.
С отъездом Хабарова ничто в бригаде не изменилось, разве что стало просторней в палатке. Оленеводы относились к нему как-то сдержанно, настороженно — вероятно, по той причине, что был он в бригаде человеком временным, способным в любой момент покинуть бригаду, кроме того, они всегда помнили, что он с высшим образованием, будущий начальник, стало быть, не ровня им. Тем более и сам он это то словом, то жестом иногда подчеркивал. Но вместе с тем пастухи и гордились им, гордились его ученостью, тем, что вышел он из их пастушеской среды.
Ганя приехал на пятый день. Пастухи, только что забившие двух чалымов, готовились пить чай и есть сырую печенку, но, заслышав лай упряжки и шум оленьих копыт, выскочили из палаток.
— До-ро-ва-тее! — опять издали приветствовал пастухов Ганя.
И принялся перед входом в палатку сбивать прутиком снег с унтов, разговаривая таким тоном, словно он и не отлучался никуда.
— Василий Иванович угнал сегодня своих оленей. Восемьдесят голов у него не хватило. Иванова сказала, чтобы вы быстрей кочевали, ждут вас, все готово уже. Я говорю Ивановой: у Васьки Шумкова лишние олени — она не верит. Я им рассказал, как Николка их нашел. А Василию Ивановичу так и сказал: «У Шумкова теперь дело пойдет потому, что у них русский пастух, а у вас нету», а он говорит Ивановой: «Дайте и мне русского пастуха». Иванова смеется, руками разводит: «Нету больше, только один такой пастух на весь колхоз и на весь район».
Пастухи заулыбались, а Худяков даже скрипуче хохотнул — скрипучий этот хохоток всегда выводил Николку из равновесия. А теперь даже улыбки пастухов воспринял он как насмешку, обиженно подумал: «Смейтесь, смейтесь, а я вам все-таки докажу — не хуже вас еще буду…»
Ночевать Ганя не остался, наевшись сырой печенки, напившись чая, он уехал.
Стадо пригнали к коралю в полдень.
Николка с интересом оглядывался по сторонам. Весь снег был перетоптан и утрамбован оленьими копытами. Кругом стоял обыкновенный лес, сквозь который виднелась часть какой-то высокой изгороди из жердей. От изгороди, огибая стадо, шла к пастухам дюжина людей в малахаях, дохах и полушубках. Слева белела полосой речка в тальниковых зарослях: над речкой на невысокой террасе виднелись две палатки. И больше ничего не было.
— А где же кораль? — изумленно спросил Николка у Шумкова, пристально разглядывающего приближающуюся толпу людей.
— Да вон же он, не видишь, что ли? — рассеянно махнул бригадир в сторону виднеющейся изгороди.
В толпе Николка сразу различил высокого зоотехника, с которым год тому назад прилетел в Ямск. Рядом с ним шли председательша Иванова и прихрамывающий Ганя — в сравнении с рослой женщиной он казался карликом. Остальные были Николке незнакомы.
После взаимных рукопожатий, расспросов и возгласов Шумков, Иванова и Ганя, отойдя чуть в сторону, начали о чем-то совещаться. Незнакомые люди в малахаях, эвены и камчадалы, весело подходили к Николке, дружески хлопали его по плечу, улыбаясь, спрашивали, ест ли он сырую печенку и струганину из мальмы, и, слыша утвердительный ответ, восторженно хвалили:
— Молодец, Николка! Вот это настоящий пастух! Печенку ест, струганину, нерпичий жир пьет — хар-роший пастух!