— Вот, пожалуйста, читай, тут написано, что за самовольное изменение утвержденного правлением колхоза маршрута меня снимут с должности бригадира.
— Та-ак, все ясно… — прочтя записку, задумчиво сказала Иванова. — Да, Беляев, конечно, делу навредил, но и ты хорош — не мог настоять? Наконец, мог бы самовольно остаться — ты же бригадир, ты руководитель! А руководитель должен быть решительным в критическую минуту, особенно если чувствует за собой правоту.
— А меня бы за это сняли с бригадирства.
— Да хоть бы и сняли! Ну и что? Вначале бы, может, и наказали, но потом бы наверняка разобрались, и все стало бы на свои места. Значит, ты, Василий, не столько о деле печешься, сколько о своем благополучии. Ты знал, что стельных важенок нельзя через торосы гнать! Знал? Эх ты! Стыдно мне за тебя, Василий, стыдно! Подумаешь, с бригадирства его снимут!.. А если мне сейчас скажут: товарищ Иванова, ликвидируйте в колхозе всех оленей, оленье хозяйство — невыгодная отрасль? Да я глаза тому человеку выдеру, уйду с председательской должности, но не подчинюсь такому решению, потому что убеждена: оленеводство — доходнейшая отрасль нашего хозяйства. В общем, ты, Василий, бригадир, ты главный ответчик за свое стадо — с тебя и спрос будет по всей строгости. Что, пастухи, правильно я сказала или нет?
Сбитые с толку таким оборотом дела, пастухи некоторое время растерянно молчали, наконец Аханя, покачивая головой, неуверенно сказал:
— Праульно тибе говорили, Васька тоже праульно говорили сначала, потом тибе ище лучче говорили. Эти Беляев суксем все напутали…
— Вот видишь, Василий, Аханя тоже со мной согласен, так что сделай для себя вывод. А Беляев теперь на общих работах работает, — неожиданно объявила Иванова. — Запил без просыпу. Ох уж эта водка, скольких людей она погубила! Собрать бы всех погибших от водки, сосчитать бы их… А сколько семей разрушенных, судеб разбитых. Ведь эти пьяницы не столько себя травят, сколько окружающих. Вот ты, например, Хабаров, — Иванова с неприязнью взглянула на Хабарова. — Зачем ты полный рюкзак водки сюда привез? Напьетесь вы сейчас, а что хорошего-то в этом? Объясни мне, ты ведь почти с высшим образованием, будущий специалист…
Пастухи и каюры пристыженно молчали. Фока Степанович напряженно смотрел на Хабарова, точно ждал от него помощи. Костя сидел скромно потупившись. Аханя, положив на колени жилистые смуглые руки, чуть пошевеливая пальцами, о чем-то спокойно и сосредоточенно думал — может, над вопросом председательши, но может, и о другом чем-то… Все сидящие в палатке напряженно ждали, что ответит председателю пьяница Хабаров. Хабаров, низко опустив голову, молчал. Но вот он поднял голову, спокойно и сурово, четко выговаривая слова, сказал:
— Да, Наталья Петровна, вы правы, я действительно пьяница, и все здесь сидящие, кроме вас и Николки, тоже любят выпить не меньше меня. Осуждать может всякий, это нетрудно. Но право что-либо осуждать надо заслужить. Вы, как человек и как председатель, что вы сделали для того, чтобы ваши колхозники меньше пили? Вы ведь видели, как я набирал водку в магазине и как я вез ее сюда. Вы должны были, согласно теперешним вашим эмоциям, отобрать у меня рюкзак, шарахнуть его об лед. Вы не сделали этого — побоялись последствий, побоялись той титанической борьбы, которую надо вести с нами, пьяницами, — гораздо легче и безопасней просто болтать языком, язвить, брызгать желчью. Вот собственный ваш заместитель спился! Ваш дед тоже бражничал, и мы бражничаем. Осуждать просто, гораздо труднее выявить причину, устранить ее… Может быть, иммунитет у нашей слабосильной наций к этому яду еще не выработался? Ведь мы узнали алкоголь каких-нибудь сто — двести лет тому назад. Да и не вином нас угощали свои и чужие купчики, а ударили они нас по головам горьким виски, ромом да жгучим спиртягой! Где уж тут устоять на ногах дикому тунгусу! И когда еще выработается у нас этот иммунитет — много воды, то бишь спиртных напитков утечет… Да, да, товарищ председатель, согласен с вами — это все пустая философия! Но и упреки ваши тоже делу не помогут — раздражают они нас, да и не слышим мы их, глухи мы к ним, глухи, как булыжники… — Хабаров сник, помолчал, задумавшись, и вдруг, встрепенувшись, с отчаянием и надеждой произнес: — А ведь можно же что-то сделать! Можно!
— Но что сделать-то? Что? — растерянно оглядев пастухов, пожала плечами Иванова.
— Новую палатку выдайте нам, — полушутя-полусерьезно попросил Шумков.
— А лучше две, у нас тоже худая, выцвела вся, — серьезным тоном поддержал Фока Степанович.