Первого марта охотники вышли на старую оленью шахму. Поверх шахмы отчетливо поблескивал неглубокий нартовый след. «Уже по мерзлой шахме кочевали ребята», — отметил Николка.
Вечером, опасаясь, что олени, учуяв стадо, уйдут, охотники всем ездовым повесили деревянные колодки.
— Может, старым ездовикам не надо вешать? — спросил Николка.
— Старые ездовики хитрые — они первые убегут в стадо, — возразил Кодарчан.
В правдивости его слов Николка убедился на следующее утро — он догнал ездовых на оленьей шахме километрах в четырех от палатки. Назад к палатке они шли с большой неохотой. В этот день охотники начали кочевку поздно.
Нартовый след петлял среди лиственниц, и казалось, нет ему ни конца, ни начала, и всюду взрыхленный оленьими копытами снег — плотный и звенящий. Следы, следы, следы… И час, и два, и три. Скрип полозьев, пощелкивание оленьих копыт, тяжелое дыхание, розовый пар над оленьими рогами, шорох лыж, и такая же нескончаемая, как эта нартовая дорога кочевников, череда мыслей.
В полдень охотники увидели пастушескую дюхчу. Внимательно осмотрев место стоянки, Кодарчан сказал:
— В одной палатке три человека спали, в другой — четыре. Жили здесь долго, не меньше недели, вся подстилка истерлась, грязная, в печах золы много.
Николка попытался определить, где чья палатка стояла, но не смог. Как бы угадав его желание, Кодарчан указал палкой на дюхчу, против которой они стояли:
— Здесь Аханя жил, там Фока Степанович.
— Как ты угадал? Может, все наоборот?
— Ты разве совсем не видишь? — брови Кодарчана удивленно выгнулись. — Посмотри: тут много тальниковых палок обструганных — Улита всегда вытирает посуду тальниковыми стружками, а Татьяна чашки тряпками вытирает, на той дюхче нет палок. Тут видишь, рядом с палаткой две большие собаки спали? Мальчик и Хэвкар. Там только одна собака, Костина. Аханя часто кашлял — ветки раздвигал, много плевал. Хабаров живет у Ахани — свечки зажигал. Хабаров много писал.
Кодарчан перечислял следы, оставленные пастухами. Он хорошо помнил, кто из пастухов какие курит папиросы и какие привычки имеет. Николка слушал и удивлялся тому, что сам не смог увидеть такие ясные, неоспоримые следы. А Кодарчан между тем все перечислял:
— Хабаров делал себе тонкое топорище, чтобы четырьмя пальцами было ловко хватать. Береза плохая попалась, топорище сломалось, шибко Хабаров сердился — топорище и дерево бросил, видишь, кору даже сбил? Потом он другое топорище делал. Пастухи забили двух оленей, нарты перед большой кочевкой ремонтировали. Однако надо торопиться, а то уйдут пастухи далеко.
Поздно вечером охотники прибыли на становище. Все пастухи собрались в палатку Ахани, с нетерпением расспрашивали Кодарчана, вытягивали из него рассказы об охоте с таким трудом, с каким добиваются признания от преступника. Кодарчан отвечал кратко, наивно улыбаясь, и смотрел на спрашивающего с таким выражением, словно хотел сказать ему: ну что ты все расспрашиваешь, лучше пил бы свой чай да сам что-нибудь рассказал.
Николка в разговор не вмешивался, с достоинством пил чай и прислушивался.
Когда все интересное было рассказано друг другу, Шумков обратился к Кодарчану:
— А мы вас вчера ждали. Сегодня уже кочевать собрались, но Аханя отговорил: завтра, говорит, они обязательно придут. Кодарчан обещал прийти — значит, ждать надо. Нарт не хватает, хотели сделать, да так и не успели, на ваши понадеялись. Грузу много, думали уже часть в амбаре на Элканде оставить, но теперь довезем…
Николка напряженно следил за Кодарчаном, все ждал, что он расскажет пастухам о том, как Николка отговаривал Кодарчана возвращаться. «Скажет или не скажет?»
Перехватив виноватый Николкин взгляд, Кодарчан добродушно улыбнулся и не промолвил ни слова. Николка облегченно вздохнул, точно сбросил со спины тяжелую грязную ношу.
Капризен март: то он ослепительно ласков, так что хочется где-нибудь в затишье прислониться спиной к могучему тополю и, прижмурив глаз, дремотно слушать тишину, ощущая на лице теплые струи весеннего солнца, то бывает он сверкающе холоден, как лезвие ножа, — на небе ни тучки, сверкает солнце, и снега сверкают, но стремишься побыстрей укрыться от ледяного ветра, то вдруг он яростно швырнет в лицо колючим снегом, и завоет, и запляшет в дикой снежной коловерти, — капризен март!
В середине марта в бригаду привезли нового пастуха, звали его Василием. Несмотря на то что в палатке Фоки Степановича, куда его определили, было просторней, он в первый же день перенес оттуда свой кукуль в палатку Ахани.