В пойменном лесу вокруг стоянки водилось много сохатых. Непуганые сохатые подпускали к себе людей очень близко. Но пастухи даже не мыслили убивать их. Во-первых, вдоволь было оленьего мяса, во-вторых, сохатые-корбы в эту пору чрезвычайно худы, а убивать жирную важенку с теленком в утробе, когда ты сыт, — это просто злодеяние. Так думали пастухи, но иначе рассуждал Громов.
В этот день пастухи пришли из стада в полдень. Перед большой кочевкой нужно было отремонтировать упряжь, увязать на нартах ненужный пока груз и сделать уйму мелких дел.
Громов, никому ничего не сказав, взял карабин Шумкова и ушел к реке. Вскоре пастухи услышали выстрел, затем второй, третий и через длительную паузу — четвертый.
— Вот баламут! — проворчал Шумков, обнаружив исчезновение карабина. — Взял без спросу карабин да еще патроны впустую транжирит. Придет — чистить заставлю. И в кого он там стрелял?
— По пенькам, наверно, — усмехнулся Хабаров.
— А может, в тех сохатых, которых мы утром видели, — высказал опасение Николка.
— Ты что, брат? Зачем ему это… может, в зайца…
Вскоре появился Громов. Николка увидел его издали. Громов нес на плечах сохатиные ноги.
— Ребята! Громов сохатого убил! — возмущенно крикнул он.
Пастухи торопливо выбирались из палаток, подходя к Николке, останавливались, молча смотрели на приближающегося Громова.
Громов довольно улыбался, не замечая враждебных лиц пастухов. Подойдя к ним вплотную, он сбросил мясо на утрамбованный снег.
— Ну и тяжелющие костомахи, как жерди! Фу! Тяжело несла — уморилася…
Торбаса Громова были выпачканы темной звериной кровью, кровью были выпачканы замшевые перчатки и даже телогрейка.
— Посмотрели бы вы, как я срезал ее! Жирнющая… а в брюхе теленок… Что это вы уставились?.. — Громов удивленно оглядел пастухов, и глаза его испуганно забегали. — Что это вы?.. Вашу пушку взял без спросу? Так возьмите ее, она не усохла. — Громов снял карабин, приставил его к нарте.
— Ты зачем убил сохатуху? — с тихой угрозой спросил Хабаров.
— Как зачем? Хе! Вот чудак! У ней же мясо, камус у ней, а мне камус на лыжи нужен…
— Ты себе гроб из этих лыж сделай! — Хабаров сжал кулаки.
Громов испуганно отступил:
— Ты что это? Легавый какой нашелся. Да я таких видел… знаешь где…
Хабаров метнулся к Громову, но Николка с Костей успели схватить его за руки.
— Я тебе, подонок, покажу легавого!.. Пустите… черрт… Пустите, вам говорят! Я ему покажу сейчас!
— Успокойся, Николай! Успокойся, — уговаривал Николка, — нельзя в тайге драться — нехорошо.
— А хамить в тайге хорошо?! Я его научу уважать людей. Пустите!
Но вскоре Хабаров успокоился и ушел в палатку.
Воцарилась гнетущая тишина, которую нарушил Аханя. Он подошел к ухмыляющемуся Громову, негромко, но твердо сказал:
— Ти суксем худой человек, росумаха ти, моя тибе суксем смотреть не могу. — И, обернувшись к Шумкову, кратко закончил: — Завтра же отправь его в поселок — здесь ему места нет. Там ему место! — старик махнул в сторону речных тальников.
Бригадир недовольно поморщился, но согласился:
— Хорошо, Аханя. Завтра Костя отведет его до кораля, там плотники дом оленеводов рубят, они его и переправят в поселок. — Шумков обернулся к Косте: — Завтра отведешь его, ладно?
— Отведу, конечно, чего там.
Пастухи разошлись. Николка остался, рассматривая сохатиные ноги.
Громов издали спросил:
— Слышь, кореш! Чего это они взъерепенились?
— А вот за это самое! — сердито ответил Николка.
— Ну и психопаты же вы. Праведников из себя корчите. Сам же рассказывал, что убили недавно сохатуху.
— Мы убили от нужды, голодные были, а ты — из-за камусов только… И вообще, сволочь ты.
— Что ты сказал? — Громов угрожающе двинулся к Николке.
Николка сделал шаг ему навстречу, сжал кулаки, приготовившись драться. Он был выше Громова и не менее коренаст. И верно, совсем не был похож на юнца, который хорохорится перед дракой, но в глубине души боится ее. В его глубоко посаженных карих глазах светилось нечто такое, отчего Громов остановился. Нерешительно потоптавшись, развязно примиряющим тоном сказал:
— Ну ладно, ладно, не выступай, видали мы таких… — И, с опаской обойдя Николку, торопливо скрылся в палатке.
На следующий день Костя увел Громова на кораль, в бригаду плотников.
Первого апреля кочевщики вышли из зоны лесотундры и, войдя в широкую заснеженную долину реки Студеной, погнали стадо к далекому перевалу. Постепенно долина реки сужалась, подъем становился круче, но перевал был еще далеко впереди, теряясь в белых гребнях гор. Апрельское солнце заставило пастухов настежь распахивать телогрейки и пыжиковые дохи, то и дело снимать шапки и вытирать потные лбы. Николкино лицо стало смуглым от загара, губы потрескались и кровоточили.