– Кончай шутить, мужик! – обрадовался Бонифаций. – Давай выходи! Я думал, я один живой…
– Правильно думал, – похвалил голос. – Ты просто живой, а я вечно живой.
И памятник широко зевнул.
– Скучно тут, понимаешь, одному сидеть, – пожаловался он. – И это теперь на века. Давай поболтаем, раз уж ты попал в нашу страну.
– Какую такую страну? – удивился Петуля.
– В эту самую, – каменная лапа описала полукруг и снова опустилась на постамент. – Ты, небось, думаешь, твои паршивые петарды город разрушили? Нет, приятель, тебя занесло далеко от дома.
Бонифаций затравленно огляделся.
– Это как? Взрывной волной?
Каменная морда расплылась в улыбке.
– Не, ну, правда, дяденька… Где я? В Москве? – неуверенно стал гадать Петуля. – В Турции? А как я сюда попал?
– По глупости своей, – прочревовещал памятник. – Темный ты, как погляжу. Объясняю. Здесь Древний Е…
– Епония! – наугад брякнул Бонифаций. – А это далеко?
Ангел укоризненно покачал головой:
– Япония на другом континенте, приятель. И вообще ее пока нет. Вторая попытка. Древний Е…
– Европа! – выпалил Петуля.
– Европа – женского рода, как, впрочем, и Япония, – заржал памятник. – Там еще доисторический период. Чему вас только в школе учат! Ладно. Третья и последняя попытка. Древний Е…
– Да не знаю я, не знаю! – психанул Бонифаций. – Че ты издеваешься? Скажи по-человечески!
– Охохонюшки-хохо! – вздохнул истукан. – Так и быть, не стану тебя больше мучить. Ты, приятель, в Древнем Египте. И родишься только через пять тысяч лет. Представляешь?
– Не-ет, – корзина вывалилась из Петулиных рук. – А ты не врешь? Разве так бывает?
– Редко, но случается, – подтвердил ангел, обмахиваясь хвостом. – Ты сюда по каналу межвременной связи попал. Через Спинозину пирамиду.
– Брешет, собака, – подумал Бонифаций и сварливо спросил: – А как же я каждое слово понимаю?
– Генетическая память, – напустил туману истукан. – Берет начало отсюда, от истоков цивилизации. Защитный механизм ломает языковой барьер. Усек, приятель?
Петуля схватился за голову. Это было страшнее, чем разрушенный город, и новый папашин ремень, и месть мафиозников.
– Да не убивайся ты так, – посочувствовал памятник. – Здесь тоже жить можно. Погуляешь маленько по Египту и вернешься.
– Да? – с надеждой спросил Петуля. – Не свистишь?
– Век воли не видать! – поклялся ангел. – Сто процентов!
И он гулко постучал лапой по каменной груди.
– А ты откуда все знаешь? – вдруг подозрительно поинтересовался Бонифаций. – И про эту… память? Что-то ты, мужик, темнишь…
Истукан хмыкнул.
– Что ты все – мужик да мужик? Я не мужик и не баба, а символ Мудрости. Потому все и знаю. Положено мне. Я – Ху, может, слыхал?
– Что-то знакомое, – замялся Петуля.
– Сфинкс, по-вашему, – уточнила каменная морда.
– А, ну как же! – оживился Бонифаций. – Наша классная всегда говорит: «Что, Петуля, смотришь, как сфинкс на новые ворота?».
– Любопытно, – польщенно усмехнулся Ху. – А что еще она про меня говорит?
– Про тебя больше ничего. В основном – про меня. Слушай, если ты символ, может, сразу запулишь меня обратно?
– Не могу, – памятник покачал головой. – Я при исполнении. Сторожу тут Серапеум.
– А это еще что? – насторожился двоечник.
– Кладбище, как видишь. Для быков.
– Для кого? – Петуля вытаращил глаза. – Да будет тебе заливать-то. Так только царей хоронят.
– Бери выше. Апис не царь даже, а бог. Земное воплощение божественного Пта, покровителя Мемфиса. Понятно?
– Ага, – неуверенно кивнул Бонифаций, вконец сбитый с толку – Это и дураку ясно.
– Да ничего тебе не ясно, – Сфинкс в сердцах махнул лапой. – Обычай у нас такой. Раз в двадцать пять лет священного быка снимают с должности, притапливают в Ниле, потом с почестями хоронят и оплакивают. А на его место назначают нового Аписа – молодого, энергичного, перспективного.
– Зачем?
– Чтоб его боготворить. У нас знаешь как священные быки живут? – истукан вздохнул. – Ни в чем отказа не имеют. Для них дворцы, рабы, коровы, лучшая еда… Навоз и тот жрецы выносят. Вот у тебя на дне корзинки ларец с драгоценностями…
– Да? Как он туда попал? – Петуля честно посмотрел в каменные глаза. – Я и не заметил…
– Брось, – Ху по-свойски хлопнул его по плечу, отчего Бонифаций присел. – Говорят тебе, от меня ничего не скроешь. Так вот: эти камешки и золотишко тоже принадлежат покойному. Любил он перед женами своими покрасоваться.
– Да, не хило, – прищелкнул языком двоечник. – Если у вас скотину так содержат, то как же люди живут?