– Перебели папирус начисто, – строго наказал Спиноза младшему писцу, – а потом можешь быть свободен.
Он запер книгохранилище, погасил все светильники, кроме одного, и вышел на улицу.
Александрийская набережная звучала сотнями языков, пестрела яркими одеждами: поражала разнообразием лиц. Спиноза уже привык к большому портовому городу и наметанным глазом различал в толпе персов с завитыми бородами, темно-коричневых эфиопов в длинных белых галабеях и тюрбанах, надменных римлян в тогах из тончайшего полотна, суровых греческих моряков в простых хитонах, застенчивых арабок, стреляющих поверх чадры подведенными глазами, молчаливых египтян в калазирисах.
Впрочем, последних здесь было немного. Александрия принадлежала не Египту, а всему миру. Здесь не помнили древних египетских богов, не приносили жертв, не отмечали ритуальных праздников, не устраивали мистерий. Здесь вообще никого и ничего не почитали. Здесь царствовали иные законы. Приплывали и уплывали разнокалиберные суда, приезжали и уезжали купцы из заморских стран. Здесь менялись, торговали, устраивали пиры, глазели на выступления бродячих артистов, довольствовались дешевой продажной любовью и вовсе не помышляли ни о чем, кроме радостей земли и моря.
Впрочем, Спинозу это мало волновало. Он был вполне счастлив. Целыми днями пропадал Витя в александрийском Мусейоне, где получил почетную должность старшего помощника начальника библиотеки. У него был доступ к редчайшим рукописям древности – клинописным табличкам из Междуречья, глиняным черепкам-остраконам с греческими письменами, папирусным свиткам с историческими сказаниями, пергаментным кодексам и ко многим другим замечательным штуковинам, о которых любой академик мог только мечтать.
Спиноза довольно преуспел в иероглифике. По ночам, когда библиотека закрывалась и никто не мог помешать, Витя с упоением конспектировал древние магические заговоры и заклятья или штудировал памятники египетской письменности. Он почти до конца разобрал «Тексты пирамид», «Тексты саркофагов» и «Книгу коровы». Некоторую трудность для толкования представляли «Книга часов бдений» и «Книга дыхания». Но Спиноза надеялся, что со временем освоит и эти источники.
Иногда, когда очень уставал от работы, он любил побродить по городу. Несмотря на то, что большую часть времени Спиноза проводил в безлюдных залах Мусейона, его знали уличные торговцы и нищие, рыбаки и матросы с судов, которые заходили в александрийский порт.
– Вот наш сумасшедший, – с гордостью говорили они, указывая на очкарика. – Ученый человек. Для него нет никаких тайн. Он понимает любую речь. Он умеет читать и писать.
Спиноза не обижался на «сумасшедшего». Для него это была высшая похвала. Он помнил, что многих великих считали чудаками, потому что люди не понимали высокой миссии, возложенной на исследователя. И если к нему приходили взрослые со своими проблемами, мальчик не сердился, что его отрывают от работы. Он откладывал в сторону рукописи и занимался мелкими, с точки зрения мировой науки, конфликтами: разбирал тяжбу соседей, гасил спор между торговцем и покупателем, мирил супругов…
– Времени это занимает немного, – думал он, выслушивая очередную жалобу ограбленного нищего, – но истинный ученый не должен проходить мимо явлений реальной жизни. И потом, узнаешь столько нового о нравах и обычаях разных народов…
Вот о чем размышлял Витя, в предзакатный час шагая по улицам Александрии. Путь его лежал к порту, где в маленьком кабачке замечательно жарили кефаль. Спиноза знал, что рыба содержит фосфор, а этот микроэлемент стимулирует деятельность мозга и просто необходим при умственных упражнениях.
Стемнело, как всегда на юге, неожиданно. И сразу же вспыхнул огонь знаменитого маяка, который уже называли чудом света. По спокойной воде побежала сверкающая дорожка. Моряки рассказывали, что яркий огонь на вершине башни виден за многие тысячи стадий, и десятки, сотни кораблей благодаря ему не садятся на мель и не разбиваются о прибрежные скалы.
– Вот так и ученый, – философски подумал Спиноза. – Его мысль, вспыхнувшая во мраке дикости и невежества, озаряет путь многим поколениям.
И он потрепал по холке спящего рядом ослика, одного из тех, которые целый день трудились, поднимая на верхний ярус вязанки хвороста для костра.
Все еще размышляя о первопроходцах науки, Спиноза свернул в темный переулок, где витали в воздухе манящие запахи жареной рыбы. И сразу насторожился. Он ничего не мог разглядеть во мраке, но явственно слышал глухие удары и короткие возгласы, кажется, на греческом.
– Драка, – сообразил исследователь и в растерянности остановился. Что делать? Звать на помощь? Бежать? Броситься на выручку?..