Выбрать главу

Таньку к Рузвельту подсадили в седьмом классе как неуспевающую по физике. Илье было не жалко: он легко делился всем, что знал, и никогда не утверждал интеллектуального превосходства над другими. Егорова, надо сказать, показалась Русецкому немного туповатой, но он с воодушевлением взялся за дело, и вскоре шефство приобрело вполне конструктивный характер. Занимались после уроков, в школьной библиотеке, где и выяснилось, что Танька не просто сообразительна, а буквально все схватывает на лету. Физику она осваивала с удивительной скоростью. Ега проглатывала параграфы с опережением на два, а то и на три, но стоило ей переместиться из библиотеки в класс, как она замыкалась и словно переставала соображать.

– Что с тобой? – шипел ей в ухо недоумевающий Рузвельт, но в ответ слышал всегда одно и то же:

– Смотреть страшно.

Этого Илья никак понять не мог. Танька, с готовностью влезающая и в огонь, и в воду, и в медные трубы, вдруг превращалась в серую унылую мышку, вздрагивающую от любого громкого звука. Она даже внешне становилась похожей на мелкого грызуна: голова втягивалась в плечи, треугольный подбородок впивался в грудь, на затылке упрямо торчали два непокорных завитка… Того и гляди – пискнет и выскользнет из класса. «Ничего не понимаю», – бормотал Русецкий и отступался: ужас в Танькиных глазах был неподдельный. Настоящий был ужас, он это чувствовал: зрачки ее расширялись и почти сливались с потемневшей радужкой, отчего глаза превращались в глубокие черные дыры на побледневшем лице. Ни разу Егорова не попыталась объяснить Рузвельту, что происходит: она просто уходила после физики из школы, слонялась по городу, пряталась в парке, а потом, успокоившись, шла домой. Пару раз Илья бродил вместе с ней, отмечая, как постепенно оживает Танька, ее лицо, как походка вновь становится легкой и стремительной. Егорова не прогоняла Русецкого, но и не выказывала удовольствия от соседства с ним. Это было понятно по тому, как она пропускала мимо ушей все его вопросы, в том числе и самые элементарные, ответить на которые можно было одним «да» или «нет». Осознав, что Таньке важно побыть одной, Илья отступился, а потом все разрешилось само собой: в конце третьей четверти физику отменили в связи с болезнью преподавателя. Пока искали замену, прошло несколько недель, а потом рядом с расписанием появился портрет учителя в черной рамке. Все девчонки, обратил тогда внимание Рузвельт, плакали, некоторые даже в голос, и только Егорова стояла, плотно сжав губы, и лицо ее было сосредоточенно спокойным, словно она знала о смерти учителя еще вчера.

Итоговую контрольную Танька написала на твердую пятерку и, довольно ткнув Русецкого в бок, заявила: «Должна, что ли, буду?» «Сочтемся», – хотел было ответить Илья, но не смог: Егорова была какая-то другая, не такая, как раньше. Выросла, что ли? Да, нет, все так же – ниже плеча, на пацанку похожа, кожа смуглая, изнутри светится, словно солнцем отлакирована, два завитка торчат на макушке… Рузвельт смутился, а Танька и в ус не дует: ей все нипочем.

– Ты летом где? – выдавил Илья, глядя поверх егоровской головы.

– Как обычно, – щедро улыбнулась та, не сказав ничего конкретного. – А ты?

– Не думал еще, – брякнул Рузвельт первое, что пришло в голову, хотя прекрасно знал, что его ждет, но зачем-то нагнал таинственности. А все потому, что находиться рядом с Танькой вдруг стало невыносимо, захотелось то ли самому провалиться сквозь землю, то ли ее убрать с глаз долой… В общем, разговора между ними тогда не получилось. Не состоялся он и в следующем году – Русецкий пересел на заднюю парту, занятия физикой прекратились, и Егорова по старой дружбе объявила Илье, что после восьмого уйдет в техникум. В какой именно, он узнал, когда Танька присоединилась к теперь уже бывшим одноклассникам, расположившимся на берегу. Чувствуя себя в мужской компании как рыба в воде, она без стеснения стянула сарафан и уселась на горячий песок спиной к товарищам. Но никто, кроме Ильи, не заметил на ее плечах глубоких ямочек. Егорова и Егорова, все как обычно. Больше Рузвельт в сторону Таньки не смотрел. Он ее вообще больше не видел, хотя они и жили в одном районе.