Ринат Валиуллин
Большое сердце Петербурга
Роман-путеводитель
Питер – это история! Возможно, самая интересная, что может произойти с тобой.
Я сидел на ступеньках на набережной Невы и смотрел в воду, в ней, словно Алые паруса, отражался закат. Кругом царило веселье. Люди шумно разговаривали и громко смеялись. Я лишь улыбался, глядя на них, и один за другим выпускал на воду рисунки из своего альбома. Оставляя белые следы, бумага медленно отчаливала от берега туда, где по темной глади воды сновали «Ракеты», яхты и кораблики. Среди них я увидел катер со шведским флагом. Флаг трепал свежий ветер Невы, мне показалось, что швед смеется надо мной.
Я достал из кармана коробку с кольцом и швырнул ее в катер. Шведский флаг еще раз улыбнулся мне, когда коробка упала на полпути и поплыла. Одним кораблем на Неве стало больше. На сердце стало легче, хотя камень на кольце трудно было назвать камнем, скорее камешком. А может быть, все дело было в сердце, в Большом сердце Петербурга – вспомнил я ее слова:
– Питер навечно в сердце. Это немудрено: у каждого, кто здесь побывал, оно стало больше. Город – как человек, чтобы его узнать, с ним надо общаться. Я познакомлю тебя с Питером, я открою тебе Большое сердце Петербурга. Я проведу тебя по самым романтическим местам города. Маршрут так и называется – «Большое сердце Петербурга».
– А почему сердце?
– По форме, – показала она на экране карту центра Санкт-Петербурга, по которой пунктиром был проложен маршрут, и повела меня по нему пальцем, словно заманивала:
Набережная канала Грибоедова – Набережная Крюкова канала – Английская набережная – Благовещенский мост – Васильевский остров – Университетская набережная – Стрелка – Дворцовый мост – Невский проспект
– Сердце по форме и по содержанию, – добавила она, улыбнувшись.
– Действительно большое. А еще похоже на пару, которая целуется. Она – Кунсткамера, он – Эрмитаж.
– Правда похоже? Как я раньше не заметила.
– Каждому свое: кому – сердце, а кому – поцелуй.
Сфинксы. Университетская набережная
Если что не так, нет смысла менять обои, меняй сразу город.
Любая одинокая душа, приезжая в Питер, сразу чувствует себя дома.
Питер притягивал как магнит романтиков, поэтов, писателей, художников, психов и просто хороших людей. Они стремились сюда, как к источнику, где можно было пополнить запас эмоций. Им казалось, что достаточно было попасть в струю, чтобы творческий родник никогда не иссяк. Они явно были не в курсе, что совсем скоро Питер проникнет в их подкорку и будет сидеть там, он будет все время рядом; куда бы они ни уезжали от этого города, он будет занимать место в мыслях своими улицами, мостами и набережными, своей ветреной романтической атмосферой.
Я тоже не стал исключением и отправился в этот чудный город за своей долей романтики. Как и любой провинциал, я решил зайти в город через Университет или через Арку Главного штаба, но Арка Главного штаба была на реставрации, в лесах, а экзамены в Университет я провалил. Вышел на набережную, к Неве, она бережно пожурила меня своим спокойным мощным течением. Солнце светило бесперспективно. Я шел куда глаза глядят, скоро они начали различать Сфинксов, которые замерли на своих постаментах, такие же спокойные, как и Нева. Вокруг величественных кошек толпился народ, приятный женский голос окутывал туристов историей:
– Гранитные Сфинксы, которые украшают набережную у здания Академии Художеств, были созданы примерно три тысячи пятьсот лет назад в Древнем Египте. Их лица – портрет фараона Аменхотепа Третьего, чью гробницу они должны были охранять. По приказу следующего правителя статуям откололи бороды и изображения змей на коронах – символы власти. Впоследствии храм был разграблен и сильно пострадал от землетрясения, и долгие столетия Сфинксы пролежали в земле. Их нашли в девятнадцатом веке археологи и, как было тогда принято, выставили на продажу. Русский император Николай Первый выделил средства на покупку – шестьдесят четыре тысячи рублей, по тем временам огромную сумму, и в тысяча восемьсот тридцать втором году гранитных гигантов доставили в Петербург.
Я подошел ближе: приятная юная девушка была обладательницей того самого голоса. Около полусотни ушей внимательно навострились, пытаясь поймать в свежем невском ветре достопримечательные слова. Внимательнее всех были Сфинксы, им нравилось слушать о себе, пусть в тысячный раз, это грело их безупречное самолюбие и напоминало о предках. Я послушал еще немного и побрел обратно к Дворцовому мосту, уже обдумывая план возвращения домой. Возможно, на этом мое близкое знакомство с Питером могло так и закончиться ничем, если бы не одна случайная встреча.