Кэрролл сказал этим чиновникам, что это вопрос «все или ничего» и что вся партия АРА останется в своем железнодорожном вагоне еще на одну ночь и решит вопрос с жильем на следующий день. В этот момент официальные лица напомнили Кэрроллу, что следующий день — воскресенье. Поскольку это выходной день, даже в столице безбожного коммунизма, ничего нельзя было сделать, чтобы обеспечить размещение американских гостей до понедельника.
Сообщается, что в нескольких сотнях миль к востоку от Москвы бушевал голод, затронувший почти тридцать пять миллионов человек. Эти американские борцы с голодом очень спешили продолжить борьбу. У советских чиновников было другое представление о том, что значит спешить.
Их прием выбил часть духа из американцев. Кэрролл, Шафрот, Джон Грегг, Ван Арсдейл Тернер, Джон Лерс, Коламба Мюррей и Гарри Финк могли только качать головами и гадать, не было ли это самой ужасной вещью, о которой они когда-либо слышали. Возможно, так оно и было, но им было суждено пережить более странные вещи в предстоящие месяцы.
Вынужденный день отдыха дал американцам возможность осмотреть Москву. Шафрот никогда не был в России, поэтому его день был наполнен первыми впечатлениями туриста, например, от византийских луковичных куполов русских православных церквей. Безвкусный храм Василия Блаженного на Красной площади, по его мнению, был похож на Кони-Айленд или Луна-парк. Кремль выглядел во многом так, как его описывал Бедекер: хотя одна башня была покрыта строительными лесами, на его стенах из красного кирпича не было никаких признаков повреждений от революции. Москва пострадала не столько от уличных боев, сколько от запущенности и экономических трудностей. В то время как основные административные здания были в приличном состоянии, многие офисные и жилые строения находились в плохом состоянии. Некоторые из них сгорели уже несколько лет назад; другие были снесены или потрошены на топливо; во многих не было окон.
Улицы города были в удручающем состоянии. Ходили троллейбусы, но уличных фонарей было мало, что придавало городу пустынный вид после наступления темноты. Москва в те дни была местом не страданий, а, скорее, серости и безнадежности, грязи и разложения. Прибывшие иностранные корреспонденты, которые обсуждали это между собой, согласились, что наиболее подходящим сравнением был Лилль после четырех лет немецкой оккупации. Повсюду были руины.
Осмотревшись, Шафрот написал своей матери, что Москва сегодня «самый депрессивный город в мире». Ему показалось, что обычные жители покинули мегаполис, и их места заняли крестьяне из окрестностей, «не имеющие понятия о чистоте или санитарии». Город, писал он, «кажется, снова встал на путь средневековой цивилизации». Американца, даже европейца, который никогда не был в России, деревенский вид москвичей в 1921 году мог легко ввести в заблуждение, поскольку Москва всегда была чем-то вроде большой деревни. Люди на улицах, одетые в «самую неописуемую одежду, которую только можно себе представить», и преобладание крестьянского типа, особенно женщин с шарфами, в сандалиях или идущих босиком — это напоминает московских пешеходов из рассказов путешественников до 1914 года.
Тем не менее, внешний вид изменился, одним из основных отличий является ярко выраженная военная нотка в одежде мужчин. Большинство из них не служили активно в Красной Армии, но были демобилизованными солдатами Императорской и Красной армий или другими гражданскими лицами, одетыми в форму этих армий или ее отдельные части: солдатскую фуражку здесь, бриджи и обмотки там, военную шинель там или какую-то их комбинацию. Даже «Гордость Троцкого», по словам Шафрота, была экипирована довольно броско: «И войска Красной Армии были повсюду. Их униформа такая же разнообразная, как и у врагов, с которыми они сражались последние три года».
По крайней мере, один из этих разношерстных экземпляров, ступающих по брусчатке Москвы, был частично одет в форму американской армии. На самом деле он был американским солдатом по имени Викорен, который двумя годами ранее отправился в Сибирь с американским экспедиционным корпусом, Тридцать первым пехотным полком. Когда он рассказывал Кэрроллу свою историю «после вечеринки», он не смог вернуться в свой полк. Похоже, это была прощальная вечеринка, но не такая, какую представлял себе Викорен, потому что Тридцать первый отплыл из Владивостока без него. Предоставленный самому себе, он решил пересечь Сибирь и прибыл в Москву шестнадцать месяцев спустя. Он выразил заинтересованность в возвращении домой.