Но новая администрация была полна решимости стоять на своем. Государственный секретарь Чарльз Эванс Хьюз дал жесткий отпор советскому зондажу, заявив, что Соединенные Штаты не могут вступать в отношения с Советской Россией, пока большевики не сделают определенных вещей, а именно: согласятся выплатить внешние долги России до октября 1917 года, от которых они отказались; урегулировать претензии граждан США на имущество, конфискованное после революции; и прекратить свою революционную пропаганду. Другими словами, лидеры России должны начать вести себя цивилизованно.
Это должно было стать основной позицией Вашингтона, с различными акцентами, на следующие три года. Но риторика администрации ознаменовала переход от озабоченности общими принципами международного права в записке Колби к особому акценту на неортодоксальности советской экономической системы. Хьюз, как известно, назвал Советскую Россию «гигантским экономическим вакуумом», восстановление которого не могло начаться до тех пор, пока она не примет нормальные экономические принципы, не в последнюю очередь введение надлежащих юридических гарантий частной собственности и неприкосновенности контрактов. Новый тон частично был отражением давления, вызванного англо-советским торговым соглашением, а также влиянием министра торговли. Гувер делал заявления, в равной степени пренебрежительно относящиеся к «глупой» советской экономической практике. Хотя они адресовали свои требования нынешним обитателям Кремля, и Хьюз, и Гувер в 1921 году все еще верили, что возвращение к экономическому здравомыслию, которого они требовали, каким бы неизбежным оно ни было, было невозможно при большевистском правлении.
Основной причиной немедленного акцентирования внимания администрации на экономических принципах было то, что одновременно с инаугурацией Хардинга большевики начали свою Новую экономическую политику. Даже очень ограниченный возврат к капитализму, предусмотренный первоначальными указами, открыл перспективы для внешней торговли и бизнеса в России. И в течение 1921 года одной из целей Ленина, когда он расширял и углублял реформы, пытаясь идти в ногу со взрывным распространением рынка, было привлечение западного капитала к участию в реконструкции советской промышленности. Не то чтобы автор Великой Октябрьской социалистической революции отказывался от пути к коммунистической утопии: это был просто новый ход, сделанный в духе приписываемого ему, возможно, апокрифического утверждения о продаже капиталистам веревки, на которой они могли повеситься. Тем не менее, многие сторонние наблюдатели увидели в новой политике постоянное обращение к здравому смыслу.
Однако из Вашингтона исходили из того, что введение НЭПа было признаком не того, что большевики пришли в себя, а просто того, что они были в отчаянии. НЭП был паническим ответом на народную оппозицию режиму, которая достигла критической точки во время Кронштадтского восстания, события, которое привлекло внимание официальных лиц США, которые задавались вопросом, может ли это, наконец, послужить сигналом к началу конца. Таким образом, говорить о торговом соглашении с Москвой не имело смысла. Для Гувера это был вопрос о том, что маятник в России наконец-то начал поворачиваться вспять: зачем останавливать ее прогресс, облегчая бремя большевиков?
Сначала слухи, затем достоверные сообщения о массовом голоде еще больше усилили ожидания. Внутренняя переписка АРА в штаб-квартире в Нью-Йорке и за ее пределами в то время показывает, что руководители готовились к возможности крупной русской экспедиции, перспективу, которую Гувер обсуждал с Хьюзом в середине июня. Американская гуманитарная помощь в Европе в настоящее время сворачивается, хотя операции все еще продолжаются в десяти странах, оказывая поддержку трем с половиной миллионам детей. По состоянию на июль у АРА было где-то от пяти до семи миллионов долларов, доступных для миссии в Россию.
Именно при таких обстоятельствах призыв Горького о помощи получил огласку на Западе. Обращение Горького и то, которое он запросил у Патриарха Тихона, были написаны 6 июля или около того и отправлены вместе в одной телеграмме Нансену в Норвегию, который получил их 13 июля. Обращение Тихона было направлено как к британскому народу через архиепископа Кентерберийского, так и к американскому народу через архиепископа Нью-Йоркского. Нансен, похоже, передал послание Тихона предполагаемым адресатам, и оно попало в американскую прессу до 21 июля, согласно New York Times, которая опубликовала его 31 июля.