Чтение этой переписки дает представление о том, каким бременем, должно быть, были для Барринджера эти люди. Они требовали от него милосердия и сочувствия, цеплялись за него, и, как большинство тех, кто помогал, он жалел их. Но это не было прочной основой для дружбы: они называли его богом, отцом, братом, вождем, даже другом, но, вероятно, мало кто из них был его настоящими друзьями. Если он и устал от всех интриг и мелочности, которые оставил после себя в Екатеринославе, от множества требований к его вниманию и личным дипломатическим навыкам, нигде в письменных источниках на это нет никаких указаний, ни единой нотки цинизма. Он справлялся со всем этим с большим терпением и, судя по словам его корреспондентов, с великодушным сердцем. Тем не менее, у его начальников никогда не было причин обвинять его в неэффективности.
Щедрость Барринджера продолжилась и в Симбирске. Весной 1923 года он написал Рихарду Рейну, председателю губисполкома, от имени некой мадам Орловой, протестуя против конфискации ее имущества во время Революции. В своем ответе Рейн звучит недоверчиво, указывая простодушному американцу на то, что, в конце концов, экспроприация была целью Революции: мадам Дж. Собственность Орловой была передана в руки российского народа «согласно воле рабочих и крестьян».
Помимо реальной работы, наиболее важным связующим звеном между районным начальником и русскими служащими был их продовольственный паек, или пайок, который часто служил частичной зарплатой. Первоначально сотрудникам не полагалось оплачивать питание, но поскольку местные органы власти испытывали нехватку наличных, а персонал был голоден и слаб, организация продуктовых наборов могла быть оправдана во имя повышения эффективности.
Трудно переоценить важность продуктовых наборов для их получателей, как среди сотрудников АРА, так и за их пределами, особенно в течение первого года оказания помощи. Момент столкновения был запечатлен в дневнике московского историка Готье, который написал 26 декабря 1921 года: «Рождественский подарок от американцев Кулиджа и Голдера: пакет с едой и очень любезное письмо, которое я прилагаю здесь. Один [пуд] пшеничной муки высшего сорта, двадцать пять фунтов риса, пятнадцать фунтов сахара, три фунта чая, бочка свиного сала, двадцать банок сгущенного молока. Признаюсь, я был тронут, доволен и немного расстроен».
Чуковский был в восторге:
Ты знаешь, что значили для меня эти три упаковки АРА, мой дорогой Рокфеллер? Ты понимаешь, как я благодарен Колумбу за то, что он однажды открыл Америку? Спасибо тебе, старый моряк. Спасибо тебе, старый бродяга. Эти три посылки значили для меня больше, чем просто отсрочка от смерти. Они сделали возможным возвращение к моей литературной работе. Я снова почувствовал себя писателем. ... Я сомневаюсь, что какой-нибудь американец когда-нибудь поймет наше поэтическое счастье в тот великий день, когда вся моя семья, посыпанная мукой, притащила домой тележку с долгожданными пакетами АРА и отнесла их в нашу квартиру на третьем этаже.
Со своей стороны, американцы получали огромное удовольствие, помогая умственным работникам Советской России. После ознакомления с отчетом о положении интеллигенции в Татарской республике Эллингстон отправил Берленду записку: «Боже правый, Томми, этот холодный список профессоров из Казани более горький, чем известие о смерти миллиона крестьян». Берланд прокомментировал эту вспышку гнева: «Я думаю, что это очень хорошо выражает то, что мы все чувствуем после вдумчивого рассмотрения бедственного положения мыслителей и носителей культуры России. Более успешной, чем все его земельные и промышленные программы, была решительная воля большевиков уничтожить мужественную и честную российскую разведку».
Как, должно быть, тяжело было районным начальникам вычеркивать из своих списков продуктовых наборов имена сотрудников, которых они так хорошо знали в офисе, но которых теперь сокращали. Мерой сложности была, по-видимому, широко распространенная практика продолжения предоставления бывшим сотрудникам продуктовых наборов — сохранение их в платежной ведомости для всех практических целей.
Не всем так повезло, и когда екатеринославские корреспонденты Барринджера жалуются на потерю привилегии получать посылки с едой или одеждой, они, похоже, надеются, что он заступится за них. Одна из них, «С.Б»., шестидесятишестилетняя женщина, которую Барринджер уволил перед его отъездом в Симбирск, написала ему туда в октябре, перед тем как его перевод был сделан постоянным: «Я слышал, что все сотрудники АРА получили теплое белье, и вы больше не считаете меня одной из них? Я буду единственным, кто останется без него?»