Московский историк, без сомнения, пишущий по собственному опыту, оставил яркое описание того, как трансформация физического окружения русской интеллигенции привела к неизбежному распаду его морального мира:
В нашей квартире работают чернорабочие, которым передали вашу мебель; вы собрались со своей семьей в одной темной комнате; ваше имущество и деньги конфискованы; вам приходится одеваться в лохмотья; вы продали свои книги и не можете читать; все ваше время занято тяжелой физической работой; вам приходится колоть дрова, готовить, стирать, разжигать плиту, таскать тяжести для себя и своей семьи. И по мере того, как ваши руки постепенно огрубевают и покрываются коричневой корочкой, ваша внутренняя душа тоже сдает позиции и, закаляясь в этой борьбе за существование, мало-помалу сбрасывает все свои прежние возвышенные и утонченные устремления. Голос голода действительно, каждый день угрожающий его детям, толкает человека на хитрости, заставляет его забыть обо всем, кроме вопроса о хлебе насущном.
Во всем виноваты не только трудные времена. Моральная атмосфера была омрачена большевистской отменой частной собственности и конфискацией имущества аристократии, буржуазии и Церкви, что еще больше ободрило и без того преступно настроенных людей, деморализовало рабочих и крестьян и, по словам Эллингстона, «дало тому классу населения, который обычно считается стражем общественной морали, чувство оскорбления, которое пересилило принципы совести». Историк Моссолов писал о новой «путанице в понятии собственности»: «Люди, которые в прежние годы были бы безупречны, теперь участвуют в кражах государственной собственности».
И по мере того, как советское правительство «владело» все большим количеством собственности, поскольку его программа национализации расширилась и включала большую часть промышленности, воровство все чаще можно было рационализировать как воровство у большевиков, то есть экспроприацию у экспроприаторов. Это дало отчаявшимся людям дополнительный стимул помогать самим себе. Лучше всего грабить у государства могли его собственные чиновники. Взяточничество долгое время было «прибыльным побочным занятием царских бюрократов», как писал Фишер, но при правлении большевиков к концу Гражданской войны это стало «почти единственным приносящим доход видом деятельности».
Положение заметно улучшилось и после введения НЭПа. Корник из Царицына написал в письме от 15 августа 1922 года, что накануне вечером один из его коллег пошел в местный театр посмотреть комедию под названием АРА, предполагая, что в ней будет высмеиваться American relief. Вместо этого перед поднятием занавеса со сцены было зачитано заявление о том, что никаких насмешек над АРА не предполагалось, поскольку актеры не чувствовали себя достойными критиковать эту организацию. «Затем они намеренно высмеивали все местные правительственные учреждения, показывая, как плохо они функционируют, и смеялись над повсеместным взяточничеством». Итак, в 1921 году воровство в России было повсеместным явлением, и Голдер вторил Карамзину: «Воровство, воровство, все воруют в той или иной форме».
Теперь в это опасное место АРА перевозила сотни тысяч тонн продовольствия, одежды и медикаментов — непреодолимую цель для десятков тысяч россиян, которые должны были обрабатывать, доставлять или иным образом помогать в их распространении. Келлог получил представление о масштабах проблемы во время своей Волжской разведывательной экспедиции в сентябре 1921 года. В своем дневнике он записал показательный случай кражи, которому дал название «Наш автомобильный повар и моральный крах»:
Поймали нашего повара в машине, когда он продавал кое-что из наших продуктов, а еще кое-что складывал в пакеты и завязывал рукава рубашек, чтобы отнести домой. Признался и объяснил, что все так делали — это было необходимо, чтобы не умереть с голоду.
Сочетание насаждения доктрины отсутствия права на частную собственность — что те, у кого была собственность, получили ее потому, что они украли ее у бедных, — и экономического краха и засухи — морально унизило весь российский народ. Некоторые люди искренне верят в коммунистическую доктрину, но, применяя и осуществляя ее, они создали сложную ситуацию — каждый за себя — грабеж не преступление.
Худшие первоначальные опасения руководителей АРА относительно прямого крупномасштабного воровства или конфискации большевиками припасов АРА так и не оправдались. Воровство, с которым мужчины АРА сталкивались изо дня в день, хотя и было широко распространено, носило мелкомасштабный и более изощренный характер. Это затрудняло оценку его масштабов. Пункт n Рижского соглашения обязывал советские власти возместить АРА в долларах или заменить натурой любые не по назначению использованные или украденные предметы гуманитарной помощи. Куинн написал в лондонскую штаб-квартиру в марте 1923 года — другими словами, когда большая часть помощи уже была доставлена, — что на тот момент российская миссия предъявила претензии советскому правительству на общую сумму 286 000 долларов за хищения и другие убытки, что является существенным, хотя и не скандальным, и, возможно, даже было точной мерой потерь, за которые центральное правительство явно несло ответственность и, следовательно, могло быть привлечено к ответственности.