Несмотря на все их гордые разговоры о том, что они показали русским пример превосходных методов ведения бизнеса в Америке и эффективности, и, несмотря на случайные заявления о том, что они проложили путь для западных деловых концернов, работники по оказанию помощи предпочитали не думать о своей миссии как об авангарде американского бизнеса. То, что бизнесмены могут пойти по своим стопам, они считали естественным порядком вещей, важным элементом следующего этапа восстановления экономики России. Но это было совершенно отдельно от их собственных ролей как участников самого экстраординарного гуманитарного проекта всех времен — экстраординарного отчасти из-за самой чистоты его гуманизма. Типичным для их мышления было заявление, сделанное Бурландом в ответ на обвинение большевиков в том, что у АРА были скрытые планы:
Помощь иностранным странам со стороны официальных и полуофициальных правительственных учреждений так же стара, как цивилизация, но она почти никогда не была чисто гуманитарной. Вместо этого она сочеталась с какими-то коммерческими предпочтениями или политическими выгодами. Следовательно, АРА встретила естественное подозрение в официальных кругах в каждой стране, где она распространяла американскую помощь. Каждая такая страна в свое время узнала о незаинтересованной позиции Америки, и российские официальные лица тоже могли бы это знать, если бы не предполагали, что цена АРА тайно взималась с других стран.
Как и многие из их соотечественников-американцев в то время и после — и в согласии с мнением большинства россиян в 1922 году — члены АРА противопоставляли невинность своих мотивов коварным интригам коррумпированных европейцев. Это сделало еще более раздражающим тот факт, что те же самые европейцы отказались принять российскую миссию такой, какой она была. Митчелл написал, что они не могли себе представить, что на самом деле это была на 100 процентов гуманитарная операция; для них «толпа Гувера» была просто «слишком чертовски эффективной и деловой». Тем не менее, слушая Митчелла и остальных руководителей АРА, когда они обсуждают, даже публично, цели своей миссии, картина редко складывается на 100 процентов гуманистической.
После революции политика Вашингтона в отношении России частично определялась заботой о сохранении целостности Российской империи, которая, как считалось, находилась под угрозой со стороны «колониальных» амбиций европейских правительств — наиболее тревожными являются специфические формы скрытого немецкого реваншизма и бескомпромиссное требование Франции заставить большевиков выплатить долги царской России. К 1920 году, пожалуй, единственной положительной вещью, которую администрация Вильсона могла сказать вполголоса о власти большевиков, было то, что она смогла восстановить большую часть старой империи. Теперь, если бы только большевики сделали то, что давно предсказывалось, и свергли власть, «нормальное» российское правительство могло бы навести порядок в Москве и быть способным противостоять европейским посягательствам.
Одна из надежд, которые Вашингтон возлагал на американскую миссию по оказанию помощи, заключалась в том, что она облегчит России переход к более безопасному берегу и тем временем защитит ее от вмешательства извне. Такая помощь могла бы быть включена под эгидой гуманизма. В статье, опубликованной в апреле 1922 года в New York Herald Tribune, Дикинсон выдвинул две возможные политики в отношении России: интервенционистский подход европейцев, который означал расчленение страны, раздел ее ресурсов и территорий и, таким образом, «решение» долговой проблемы; и американский путь, «политика моральной опеки в период агонии России, политика, которая уважала бы целостность великой нации и сохранила бы ее для великих целей в будущем».
Одним из крупнейших пользователей, конечно же, будут Соединенные Штаты, и всем было очевидно, что миссия АРА, заключающаяся в создании необычайной доброй воли среди российского народа, поставит правительство США и американский бизнес в наилучшее положение, чтобы воспользоваться торговыми и инвестиционными возможностями в России, особенно в случае отстранения большевиков от власти. Но связь между идеализмом продолжающейся филантропии и личными интересами будущей торговли была достаточно слабой в умах американцев вроде Дикинсона, чтобы они могли отнести их к совершенно разным сферам. Другими словами, возможность когда-нибудь пожинать плоды американской помощи нисколько не ослабила ее чистого гуманизма.