Неудивительно, что Нансен оказался любимцем советской прессы. Это произошло не просто потому, что он подписал такое щедрое соглашение, но и потому, что он возглавлял миссию, не спонсируемую ни одной страной, что делало его более приемлемым объектом благодарности. Сам Нансен был интернационалистом, а для большевиков это была единственная терпимая форма некоммунизма. Кроме того, он долгое время был хорошо известной фигурой среди образованных россиян — с 1898 года он был почетным членом Российской академии наук — факт, который придавал определенную достоверность восторженному отношению к нему в советской прессе, где миссия Нансена возвышалась над миссией АРА.
В конце концов, вклад Нансена в помощь России составил несколько миллионов долларов. Люди АРА, дислоцированные в тех местах, где действовала его миссия, свидетельствовали о том, что она не выполнила своих амбициозных обещаний, поддавшись «дефициту продуктов» — за заметным исключением Самары, где американцы эффективно работали совместно с его командой шведских спасателей. Хаскелл имел в виду Нансена, когда писал Брауну в Лондон 14 декабря 1921 года: «Совершенно очевидно, что, как обычно, все изменения, кроме американских, которые делаются, настолько тщательно искажены [яг] горячим воздухом, чтобы он был довольно разреженным».
Хаскелл писал во время первого из двух продолжительных туров Нансена по России — второе состоялось в январе 1923 года, — которые вызвали большой официальный ажиотаж. Он сообщает, что первый визит Нансена в зону массового голода в начале декабря 1921 года был отмечен общественным празднованием в Самаре, где он был «принят духовыми оркестрами и большой демонстрацией, произнес много речей в течение дня и был устроен банкет. Я не знаю, многого ли Нансен добился на самом деле, но он, безусловно, популярен в России, и от него ждут великих свершений. Я не могу воздать ему должное за то, что он позволил им устроить ему банкет в таком голодающем сообществе, как Самара».
Слух о празднике дошел до Уфы, где Дэвенпорт сделал паузу, чтобы оценить значение шумного приема Нансена на Волге: «духовой оркестр, автомобильный парад, публичный банкет, речи и т.д. наши машины перевозят официальных лиц из розыска, гром аплодисментов и всеобщее признание в честь Нансена, который, насколько я знаю, ничего не делал, кроме как произносил речи. Довольно трагично думать — в АРА нет духовых оркестров».
Фермер Мерфи был очевидцем этого первого акта «расцвета Нансена». Однажды вечером он был в зале Большого театра, ожидая начала представления, когда кто-то поднялся и указал на Нансена в царской ложе в глубине зала. Публика начала хлопать, и Нансен встал и ответил на аплодисменты, которые продолжались минуту или две. Мерфи чувствовал, что момент был заранее подготовлен, хотя и признавал, что Нансен был признанной фигурой и его бы приветствовали в любом случае. Рядом с Нансеном сидел Эйдук. Хаскелл наблюдал за происходящим из ложи рядом со сценой, не получив одобрения.
Мерфи говорит, что вскоре после начала миссии АРА «Правда» опубликовала статью, в которой говорилось, что американцы многого не добились и что более ценную работу проделали помощники Нансена. В качестве сотрудника по связям с общественностью АРА Мерфи расспрашивал большевистских чиновников, как такое заявление попало в печать: «лучшее мнение, которое я смог получить, это то, что это была всего лишь глупость».
Ближе к концу декабря Всероссийский съезд Советов воздал дань уважения Нансену и сделал его почетным членом Московского совета. Эти события получили широкое освещение в газетах в то же время, когда АРА фактически игнорировалась — это накануне голосования в Конгрессе США о выделении 20 миллионов долларов на помощь России. Голдер едва мог сдержать свое разочарование:
В каком-то уголке газеты что-то говорилось о вотуме благодарности в нашу пользу. Однако Нансен почти ничего не делает, а АРА делает очень много. Конечно, Нансен работает через Совет, а мы нет. ... Осмелюсь сказать, что нигде в Европе наш народ не претерпел столько унижений и его так мало ценили, как здесь. Если бы не понимание того факта, что честь АРА и Гувера неразрывно связана с этой работой, многие из наших людей не остались бы здесь.
Нансен встал из-за банкетного стола и покинул Россию, и все успокоилось. По крайней мере, так продолжалось до 12 марта 1922 года, когда Троцкий выступил на собрании Московского совета. Митчелл передал Лондону суть ключевого момента речи в том виде, в каком она была интерпретирована для него. Сообщается, что Троцкий заявил: