Может показаться удивительным, что большевики начали действовать против Церкви только сейчас, более чем через четыре года после революции. Православная церковь была очевидной мишенью для репрессий советского правительства с 1917 года. Марксизм осуждал религию как «опиум для народа», а русские революционеры долгое время изображали православие служанкой царского самодержавия. Тем не менее, придя к власти, правительство Ленина не пыталось провести чистую зачистку Церкви. Хотя многие монастыри недалеко от крупных городских центров были захвачены, большинство сельских районов остались нетронутыми — хотя это можно объяснить тем фактом, что советская власть еще не проникла в сельскую местность.
Во время Гражданской войны было много случаев разграбления церквей, однако не было централизованных действий правительства по экспроприации церковного золота, серебра и бриллиантов. И на то были веские причины: большевистских реквизиций продовольствия было достаточно, чтобы настроить крестьян против себя, а в условиях продолжающейся гражданской войны не имело смысла рисковать дальнейшим отчуждением сельской местности посредством тотального наступления на церковь. Итак, с 1918 по 1922 год большевики атаковали русское православие главным образом с помощью пропаганды, которая шла волнами разной интенсивности в зависимости от потребностей и настроения момента.
Идея заключалась в том, чтобы подорвать доверие к Церкви, и первоначальный упор был направлен на то, чтобы раскрыть ее тайны как мошенничество. Считалось, что самым разрушительным способом добиться этого было показать людям мощи святых и тем самым самым сенсационным образом продемонстрировать, что эти предположительно священные останки были подделками. На самом деле, часто, когда гробы открывали, собравшиеся там в качестве свидетелей собственными глазами видели, что в них находились не идеально сохранившиеся реликвии из легенд, а куклы в натуральную величину из папье-маше, ткани, соломы или просто пыли. Слух о таких откровениях распространился по всей стране, хотя вряд ли это имело предполагаемый эффект, пошатнувший доверие к Церкви.
Маргарет Харрисон, которая была в Москве в 1920 году, говорит, что, несмотря на сенсационную огласку, которую правительство придало подобным разоблачениям, результаты были незначительными, потому что большинство верующих были неграмотными крестьянами, которые не могли прочитать все об этом. И когда новость передавалась из уст в уста, ей все равно приходилось проходить через фильтр интерпретации крестьян, из которого она иногда появлялась в неожиданных формах. Нередкой была реакция одного крестьянина, которого цитирует Харрисон: «наши святые угодники исчезли на небесах и заменили свои мощи тряпьем и соломой, когда они обнаружили, что их могилы были осквернены неверующими. Это было великое чудо».
Это было убеждение, которое Горький слышал от некоторых из тех, кто своими глазами видел доказательства того, что нетленные тела святых на самом деле были куклами или прахом. Другие считали, что священники совершили обман, но невинного рода: узнав о готовящемся осквернении, они изъяли святые реликвии и заменили их подделками. Горький обнаружил, что такая реакция была в основном у пожилых, неграмотных крестьян.
Те, кто помоложе, были склонны соглашаться с большевиками в том, что Церковь была вовлечена в великую и давнюю мистификацию, и что теперь, слава Богу, одной мистификацией стало меньше. Но зачем останавливаться на достигнутом? Некоторые подумали, что было бы неплохо продолжить процесс и разоблачить надувательство врачей и ученых. Один из них предупредил об опасностях, связанных с появлением электрического света. Горький говорит, что его беседы с крестьянами убедили его в том, что осквернения только усилили подозрения сельской местности по отношению к городу.
В более общих чертах Горький считал, что революция разоблачила религиозность русских крестьян как миф. Шокирующая манера обращения с самими мощами их святых не спровоцировала их на сопротивление, и они не сопротивлялись, когда большевики разрушали монастыри, которые долгое время считались священными. Казалось, что эти святые предметы и места внезапно утратили свою магическую силу. С другой стороны, те же самые крестьяне рисковали своими жизнями, чтобы защитить свои драгоценные пуды зерна от реквизиционных отрядов.
Несмотря на подобные свидетельства, у большевиков были основания умерить свои репрессии против Церкви до окончания Гражданской войны. Хотя в основе отступления к НЭПу лежало болезненное, даже травмирующее и, безусловно, опасное примирение с капитализмом на экономическом «фронте», Партия чувствовала, что должна закрепить свои позиции и даже продвинуться в нескольких пунктах на политическом «фронте». Таким образом, переход к НЭПу ознаменовался показательным судебным процессом над эсерами, изгнанием политических оппонентов и «буржуазных» специалистов, а для обеспечения сплочения рядов во время отступления был введен запрет на фракции внутри партии.