С самого начала американские работники гуманитарной помощи были осведомлены о деликатном отношении советских властей к церковному вопросу, о чем они могли судить по враждебности властей к выбору ими священников для работы в продовольственных комитетах АРА. Это была обычная процедура в предыдущих миссиях. Священник, как и местный врач, считался естественным кандидатом на это задание, поскольку можно было предположить, что он лично знаком с большинством людей в общине. Но в большевистской России некоторые старые порядки изменились, как чиновники поспешили объяснить тупым янки.
В «Истории Симбирска», как в одном из многих примеров, отмечается, что назначение священника в комитет АРА в этом городе в октябре 1921 года «разворошило осиное гнездо». Рейн, глава местного совета, запретил отбор и не потерпит возражений по этому вопросу, заявив, что его правительство возражает «по причине морального и политического характера любого представителя церкви в этих комитетах». Это тем более, что по законам нашей Конституции упомянутый элемент, будучи вредным для молодого поколения, лишен всякого активного или пассивного участия в нашей работе». Обычной практикой окружных депутатов АРА было уступать таким протестам в соответствии с их инструкциями избегать политики.
Помимо соображений эффективности, официальная враждебность к набору священников не особенно волновала работников по оказанию помощи, чье очевидное сочувствие к проигравшим в Революции не распространялось на православное духовенство как группу. Большинство американцев говорили, что их тронула таинственная красота православных церквей и богослужения: богато украшенные облачения, молящие прихожане, навязчивые интонации, горящие благовония и, в конечном счете, удручающая продолжительность. Чайлдс писал: «Когда он стоял там с этими крестьянами, с сердцами детей, которые крестились и падали ниц перед изваяниями, можно было представить, что он шагнул из 20-го века в досредневековые времена».
Но когда дело доходило до вопроса теологии, американцы склонялись к мнению, что религиозная вера русских простиралась не дальше бездумного соблюдения ритуала, что они были не столько религиозны, сколько суеверны. При этом сотрудники службы помощи были лишь последними в длинной череде иностранных наблюдателей, пришедших к такому выводу. Если бы эти американцы изучали российскую историю, они могли бы, как некоторые из их предшественников, подкрепить свои личные наблюдения цитатами из исторических документов, таких как «Первичная хроника». Там написано, что в 988 году киевский князь Владимир выбрал для своего народа греческую православную веру, потому что его эмиссары вернулись с сообщениями о потрясающей красоте Константинополя — «мы не знали, на небе мы или на земле» — и его местах и формах богослужения. То есть с самого начала эстетика, казалось, имела приоритет над теологическим содержанием.
Зацикленность русских на религиозных ритуалах была стандартной в рассказах путешественников и продолжалась в послереволюционный период, когда обстоятельства подняли ее на новые высоты абсурда в истории, впервые широко освещенной на Западе журналистом Артуром Рэнсомом в 1919 году. Рэнсом наблюдал, как россияне преклоняли колени и крестились перед табличкой, прикрепленной к стене здания, примыкающего к Московской городской думе. Вывеска гласила: «Религия — опиум для народа». Французский журналист Андре Моризе сказал, что читал описание этой сцены Рэнсомом, но не верил в это, пока не увидел собственными глазами летом 1921 года. Никто из представителей АРА, похоже, не обратил на это внимания, хотя несколько человек в Москве наблюдали, как мужчины и женщины регулярно останавливались, чтобы перекреститься перед вывеской «Американская столовая».
В ленинской России, когда дело доходило до священных предметов, иногда приходилось брать то, что удавалось достать. Спивак рассказывает о двух крестьянах, которые закончили свой визит к Калинину тем, что побродили по приемной, очевидно, в поисках чего-то. «Что вы ищете?» — спросил советский Маленький отец. «Икона», — последовал ответ. «Мы должны поговорить с Богом, прежде чем закончим». Секретарь Калинина сказал им, что иконы убрали. «Оба крестьянина скорбно покачали головами. Они ждали. В конце концов они свалили. Организованная религия как сила в России мертва. Но формы остались».