Хаскелл заявил, что ему совершенно безразлично такое поведение. Он сказал репортеру Халлингеру, что шпионы ЧК могут свободно приходить и уходить: «Я не возражаю. Мне нечего от них скрывать. На днях я заметил парочку в одном из своих отделов. Я решил хорошенько рассмотреть их, поэтому перемещал из одного отдела в другой. Один из них сейчас находится в моей телеграфной, где он видит каждое сообщение, поступающее в этот офис или покидающее его!» Хаскеллу нравилось изображать из себя толерантного учителя, терпящего предсказуемые выходки школьника: Боло есть Боло. Он писал в Нью-Йорк в декабре 1921 года: «Ситуация здесь довольно деликатная из-за неспособности Русских понять, что кто-либо может находиться в России без каких-либо скрытых мотивов политического или коммерческого характера. Мы ведем шоу открыто, намеренно поместили в наши архивы самых бешеных русских, которых только можем найти, чтобы показать наше безразличие к тому, что они видят».
Самой знаменитой шпионкой ЧК, действовавшей в АРА, — при условии невиновности Турроу — была Хелен Балин, которая почти наверняка была «девушкой-разведчицей Боло», упомянутой в «Нестатистических записках АРА». 1929 года. В течение первых восьми месяцев миссии она выполняла ряд функций, включая переводчицу правительства. Гудрич. Она воплощена в жизнь в книге Халлингера «Перековка России» 1925 года в разделе, где он описывает, как ЧК выдворила его из России. Рецензент информационного бюллетеня выпускников АРА написал, что сцены с Балиным, «Вампиром из ЧК и агентом-провокатором», стоили цены книги.
Весной 1922 года Халлингеру было приказано покинуть страну в качестве наказания за ряд грехов, самым серьезным из которых, по-видимому, была его атака на советскую цензуру, опубликованная примерно во время Генуэзской конференции в апреле. Пока он метался по различным правительственным учреждениям, пытаясь добиться отмены приказа об исключении, Балин, ныне бывший сотрудник АРА, вышел из тени. Он смутно помнил ее по танцам АРА в честь Дня благодарения. Ее нынешним заданием было привлечь его к работе в ЧК, к тому времени официально ГПУ. Она сказала Халлингеру: «Как вы знаете, советскому правительству не нравятся полковник Хаскелл и АРА Они с подозрением относятся к американцам. Им нужна информация о них. Возможно, вы могли бы помочь таким образом». Надеясь ослабить его сопротивление, она сказала ему, что трое американских гуманитарных работников уже работают на тайную полицию; он узнал одно из имен.
Поскольку драма разворачивалась до кульминации в последние, полные напряжения часы в Москве, Халлингера преследовала его тень из ЧК, Томсон — «серьезный, но не слишком умный латыш» — и Эйдук проследил за ним до железнодорожной станции, затем передал агенту в поезде, который, неубедительно изображая невинного пассажира, сопровождал его из России. Для Халлингера вся эта слежка была проявлением не большевизма, а русского менталитета. «Шпионаж всегда был важным фактором в жизни русского народа. Русский разум процветает на интригах».
В зоне голода было примерно то же самое. В Самаре, по словам Дадли Хейла, «тайная полиция (Chekka) так стремится выяснить, что все мы — сборище царистов, что они переступают границы секретности в своих попытках сохранить ее в тайне, так что мы обычно точно знаем, кто из нанятых нами людей должен сообщать о нашей деятельности». В штаб-квартире АРА переводчик Джон де Джейкобс вел в уме подсчет того, кто на чьей стороне играет, и его беспокоило, что его американские начальники уделяют таким вопросам мало внимания. В 1925 году, после эмиграции в Соединенные Штаты, он написал отчет, в котором был довольно резок по отношению к казанским американцам за то, что они были нечувствительны к значению того, что в АРА действует так много шпионов:
Они пришли в качестве сторожей, поваров, шоферов и т.д. Большинство из них были связаны с ЧК, как мужчины, так и женщины. За каждым словом и жестом «буржуазного элемента» следили. Наш американский офис, возможно, неизвестный самим американцам, стал ареной подозрений, доносов, обвинений... Они даже зашли так далеко, что предложили американскому окружному надзирателю разместить столы пары из них в его личном кабинете. Как и во всех других случаях, он с улыбкой согласился.