Русским термином, используемым для обозначения тех желательных черт американцев, прежде всего их энергии и деловитости, был американизм. В сентябре 1923 года Троцкий имел беседу с приезжим сенатором США, в ходе которой он оптимистично высказался о перспективах американо-советских отношений, упомянув, что «существует также очень важный моральный и ни в коем случае не сентиментальный фактор, облегчающий наше сотрудничество с Соединенными Штатами Америки. Слова «американизм» и «американизация» используются в наших газетах и технических журналах в целом сочувственно, и ни в коем случае не в смысле упрека». Достаточно верно, хотя Троцкий напускал на себя самый идеалистический вид в угоду своему американскому гостю. Среди своих большевики подчеркивали, что намерены использовать лучшие американские методы для дела советского социализма. Таким образом, Троцкий заявил в августе 1924 года: «Американизированный большевизм восторжествует и разобьет империалистический американизм».
Историк Ханс Роггер утверждает, что в Советской России в 1920-х годах большевики видели в американизме дополнение к марксизму как идеологии развития и индустриализации. Это представляло собой молчаливое признание того, что марксизм — «трудный для понимания, сопротивляющийся и нигде не реализованный» — был неадекватным средством объяснения модернизации для российского народа. Американизм, американская деловитость не были далекой землей обетованной; они существовали в настоящем и, что примечательно, уже некоторое время привлекали россиян всех классов. «Это было использовано для демонстрации обещаний и выгод, которые будут сопровождать экономические преобразования в России, для оправдания и повышения переносимости их затрат и последствий, а также для того, чтобы стать ощутимой целью и стимулом для мобилизации людей, которых необходимо было убедить в желательности современности».
Этот вопрос был сформулирован наиболее прямолинейно главным идеологом партии Бухариным в речи, произнесенной в феврале 1923 года: «Нам нужен марксизм плюс американизм».
Но, строго говоря, у них не могло быть и того, и другого. Апеллируя к американизму, большевики фактически приостанавливали свой марксизм, временно откладывая в долгий ящик свой диалектический материализм, чтобы отделить американский национальный характер от американской политической экономии. Или, выражаясь в самых основных терминах марксистской теории, они отделяли часть американской надстройки от ее экономической базы. Или — поскольку подобные маневры часто выдавались за хороший ленинизм — выражаясь подчеркнуто богохульно, они были на стороне Вебера или Токвиля, а не Маркса.
Как следствие, большевики могут звучать очень похоже на то, как обычные русские говорят об американцах. То, что Роггер пишет об общем отношении России к двум странам, можно применить и ко многим большевистским лидерам в 1922 году: что они видели частые, хотя и поверхностные, параллели и сходство между двумя нациями; обе были молоды и не обременены бременем прошлого; обе занимали обширные территории с богатыми природными и людскими ресурсами; обе не имели жесткой иерархии и обычаев, которые препятствовали смелым начинаниям и инновациям. Реальное или воображаемое сходство климата, размера, национального характера или темперамента, проблем и перспектив сделало изобретательного, энергичного, открытого янки более желанным учителем или образцом для подражания, чем чопорного англичанина, осознающего класс, или неторопливого и напыщенного немца.
Все это соответствовало новым проявлениям национализма советских лидеров, которые, без сомнения, были частью стратегии по привлечению внешней торговли и признания за счет появления в качестве членов законного, даже условного, правительства. Эти выражения также были в какой-то степени искренним результатом того, что большевики выиграли гражданскую войну и теперь приступили к управлению страной.
В советской прессе вопросы все чаще рассматривались не как конфликты между капиталистами и коммунистами, а как контраст между американцами и русскими. Так, «Казанские известия» в мае 1923 года отмечали: «Название Америки стало в Казани синонимом скорости и эффективности при выполнении задачи. Название России является синонимом беспилотника. Наша задача сейчас — сделать оба названия равными по ценности, поднять русское до американского уровня».