1 мая суд приговорил Румянцеву к десяти годам одиночного заключения, Кацаурова — к пяти годам. Они сидели в московской тюрьме, ожидая перевода на замерзший север. Сообщалось, что состояние здоровья Румянцевой быстро ухудшается. Приговор мобилизовал персонал дома 42 по Бродвею на тихую, но решительную акцию по освобождению заключенных по дипломатическим каналам, как официальным, так и неофициальным.
Уиллоуби был обнаружен в американском центре Хаттис Бург, штат Миссисипи, и представил заявление под присягой, свидетельствующее о невиновности заключенных. В защиту личности Румянцевой он засвидетельствовал, что она ни разу не продемонстрировала каких-либо доказательств нелояльности к своей стране. «Напротив, как американский персонал в штаб-квартире в Минске, так и большинство местных сотрудников в целом считали, что, несмотря на прошлые связи мадам Румянцовой, в то время она была связана с АРА, тайно работает на российское правительство в качестве агента». Уиллоуби, кажется, искренне озадачен: «Моя шпионка? Я думал, она была вашей шпионкой».
Поскольку эти и другие дела затянулись на следующий год, Гувер не мог сдержать своего возмущения обвинением АРА в коварстве. Выпуская пар, он сказал Washington Evening Star, что сама идея шпионажа АРА была нелепой, если учесть, что его сотрудники по оказанию помощи пользовались неограниченным доступом практически в каждый уголок Советской России.
Споры по поводу арестов в том виде, в каком они были, утихли, но Минский процесс помог навести на след, который в конечном итоге стал линией Коммунистической партии в отношении американской миссии помощи: что АРА использовала прикрытие филантропии для участия в деле шпионажа. Статья «Известий», объявляющая приговор Румянцевой и Кацаурову, действительно, начиналась с признания того, что основной деятельностью АРА была благотворительность, но название статьи уже произвело впечатление: «Шпионы АРА в роли благотворителей».
Американские работники гуманитарной помощи ожидали своего отъезда с особым страхом. Они понимали, что возвращение домой будет иметь свои недостатки. Их тревогу лучше всего выразил представитель YMCA Артур Хиллман, стихи анонимного автора которого были напечатаны в «Russian Unit Record» 9 июля 1922 года, когда некоторые начали собирать чемоданы. Ни одна новость или очерк, появившиеся в «Отчете», — даже рассказ об отъезде Максуини в Москву без приданого — не вызвали у читателей такого восторженного отклика, как три строфы «Вопля возвращающегося домой».
Возвращающийся домой человек из племени АРА был обременен теми же тревогами, что и возвращающиеся колобки в 1918 году. Многие солдаты были из маленьких городков, и, повидав один-два больших города за время своей службы в AEF, они боялись возвращаться на ферму. Помимо осмотра достопримечательностей, у большинства из них был большой опыт пребывания в Европе — приключения, опасность и романтика — в масштабах и интенсивности, которые они не могли ожидать, что вновь откроют для себя дома. Один пончик написал на следующий день после перемирия: «Идея вернуться к гражданской жизни кажется ужасным скачком. Я действительно привык к дракам, жизни под открытым небом, управлению компанией по производству воздушных шаров с большим количеством людей, грузовиков и т.д., И это на какое-то время оставит довольно странное ощущение». Несколько дней спустя другой сформулировал это более лаконично: «Спуститься на землю и найти работу после путешествия на фалдах Судьбы».