– А это что?
– Это фуражка.
– Сначала мою, – говорю, – постираем, а потом твою постираем.
– Зачем мою стирать? Мою не надо стирать, – говорит Вовка.
– Совершенно грязная шапка, – говорю. – Противно смотреть! На твоем месте я постыдился бы появляться в обществе в такой шапке.
– Я ни в каком обществе не появляюсь, – говорит Вовка.
– А на улице, по-твоему, удобно появляться?
– Ну ладно, – говорит Вовка, – твою постираем, а потом мою постираем.
Положил я шапку в корыто. Воды налил. Засучил рукава. Стал мылить шапку.
Вовка мне помогал. Мы ее по очереди мылили до тех пор, пока мыло все не измылилось.
Дальше стали ее полоскать. Мы полоскали ее, полоскали, а потом из корыта вынули и стали ее мыть под краном. Чтоб все мыло из шапки вышло. В корыте вода и так мыльная. Все мыло обратно в шапку лезет.
Мы ее под краном, наверное, целый час мыли. Ухо одно оторвали. Кое-где мех общипали. И дыру сбоку расширили. А так здорово вымыли. Вся как есть чистая стала. Оставалось только сушить.
Вдруг Вовка мне говорит:
– Она, когда высохнет, на голову не полезет.
Я здорово испугался, что она потом не полезет на мою голову, и говорю:
– Что ж ты раньше мне не сказал?
– Я только сейчас вспомнил.
– Почему же ты раньше не вспомнил?
– Не мог. Это не от меня зависит.
– А от кого же это зависит?
– От памяти.
– Ну и память у тебя!
– Память у меня неважная, это верно, – говорит он.
Вот что значит память! Разве я бы стирал свою шапку, знай, что так все получится? А он все знал и забыл. Остается надеть шапку мокрой. Пусть сохнет на голове.
Мы с Вовкой выжали шапку как следует, и я надел ее, и мы пошли играть в шашки. Хотя мы выжимали шапку вовсю, воды в ней осталось много.
Вода текла по лицу и за шиворот. Но я терпел. Другие люди в более тяжелые условия попадают. И ничего. Выдерживают.
Я спокойно играл с Вовкой в шашки, а шапку свою не снимал. Мы сыграли с ним несколько партий. Иногда я мотал головой, и брызги летели во все стороны. Подкладка линяла, и брызги были чернильные. Вовка ежился и ругался.
Вдруг мне пришла в голову мысль такая: «А вдруг, когда она высохнет, с головы не слезет?» Я даже вертеть головой перестал. Хотел Вовку спросить об этом, но мне как-то неудобно стало его обо всем спрашивать, как будто я сам ничего не знаю. Как будто бы он в жизни больше меня понимает. И я молча сидел и думал.
Я думал о многом: о том, сколько времени будет сохнуть моя шапка, о том, как я буду спать в этой шапке, поскольку она сегодня не высохнет, о том, стирают ли шапки вообще, и если стирают, то неужели вот так сидят в мокрых шапках и ждут, когда они высохнут?
Я вспоминал все шапки, какие мне приходилось видеть, представил многих людей в моем положении и почему-то стал сомневаться в том, что шапки вообще кто-нибудь стирает и сушит их таким образом. Я, например, вспомнил шапку папиного знакомого, директора театра, маминого знакомого, ученого… Или, может быть, есть особенные приспособления, этакие болванки, куда натягивают мокрую шапку и сушат ее, может быть, посредством какой-нибудь электрической сушилки?
Я представил себе целый ряд этих болванок, на которых торчат различные шапки, и мне стало очень тоскливо, будто я какая-нибудь болванка, а не Петя Ящиков, ученик первого класса…
– Ну как, – спросил Вовка, – сохнет?
– Неважно, – говорю, – сохнет.
– И чего, – говорит, – тебе в голову пришло эту шапку стирать?
– А тебе чего-нибудь в голову пришло? – говорю.
– Мне ничего не пришло, – говорит Вовка.
– Тогда нечего на других говорить, раз самому ничего в голову не пришло.
Вдруг я вспомнил про Вовкину шапку.
Я встал и сказал:
– Вот что, Вовка, давай твою шапку стирать.
– Ну нет, – говорит Вовка, – я свою шапку стирать не буду.
– Как это так не будешь?
– Моя шапка, – говорит Вовка, – хочу стираю, хочу не стираю.
Я разозлился и говорю:
– Я свою шапку стирал?
– Стирал, – говорит Вовка.
– И ты свою тоже стирай!
– Нет, – говорит Вовка, – свою шапку стирать не буду. Мало ли что я хотел! Сейчас совсем другая ситуация.
– Какая это еще другая ситуация? Ишь ты какой! При одной ситуации хочешь стирать, а при другой не хочешь? А я, по-твоему, при всех ситуациях должен стирать? – Схватил я его и держу. – Стирай, – говорю, – свою шапку!
А он вырывается и орет:
– Не буду! Не буду!
Тогда я его отпустил и говорю:
– Это просто нечестно. Не по-товарищески.