Вскоре над свежей могилой была разровнена земля, поверх набросан деревянный настил. На подрубленной сосенке повешены котел, седло, узда и парка Шодоуля.
Атэк не заставила себя ждать. Олени были навьючены.
Можно трогаться в путь.
— Атэк, шевели! — распорядился Водой.
— Иди ты впереди. Я не знаю куда.
— Не зна-аю! — передразнил ее Водой. — Не знаешь, куда течет река?
— Не пойду.
Что случилось с Атэк? Куда девалась ее покорность? Водой хотел с ней поступить так, как с оленем, который упрямится, но удержался от тычка лишь потому, что и сам боялся идти впереди. К тому же отца дернуло с языком: «Пугливого оленя не бьют, а ведут позади». Водою пришлось поневоле быть передовщиком. Наперевес с пальмой он объехал Атэк и повел в темнеющий лес многооленный аргиш. Атэк оглянулась на ободранный скелет покинутого жилища. Глаза ее ослепил яркий закат. Пэтэму забавляло, как с высоких сучьев березы камнем падали рябчики и зарывались на ночь в снег. Бали ехал на поводу за Пэтэмой. Его часто и больно стегали ветки, слепота мешала ему вовремя уклоняться от них.
Каждый удар упругих сучьев по лицу возмущал старого Бали, и он злился на сына:
— Эко, бестолковый! Куда-куда лезет? Зачем у таких глаза только?
Старик раньше не замечал этого за Водоем. Сегодня он особенно плохо выбирает места. К чему идти в сплошную заросль, когда ее можно легко миновать проредями? Зато радовалась Атэк, что Водой едет прямо-прямо и все время подторапливает оленя. Ведь-каждый, шаг их отдаляет от свежей могилы. По тем же причинам Водой не делал привала. Он без остановок перевалил в долину реки Туколомны, но все еще не хотел вставать на чумище.
Была уже поздняя ночь, когда захныкала в седле Курумбук. Атэк спрыгнула с оленя и крикнула мужу:
— Остановись!
Водою хотелось добраться до лучших оленьих мхов, но не согласилась Атэк.
— Ты слышишь, Курумбук плачет, — возмутилась она. — Девчонка замерзла, да и мне тоже не жарко. Сидела на теплом олене — не слышала холода, а слезла — зубы едва держу: стучат. Руби скорее шесты на чум. Пэтэма, расседлывай оленей.
— Э! баба… Наговорила столько, что и мне стало холодновато.
Бали втянул носом воздух и об ознобе подумал иначе, чем они Не такой уж сильный мороз, чтобы можно было продрогнуть.
2
— Атэк, где будет чум? — спросил Бали невестку. — Подведите меня, я помогу хоть отоптать снег.
Бали подвели к маленькому огоньку. Водой рубил пальмой молодые елочки, Пэтэма подтаскивала их к дедушке.
Чтобы ускорить работу, Атэк заранее определяла места людям и в нужном порядке размещала по кругу будущего чума постели, спальные мешки, сумочки, тур-сучки.
Водой кончил рубку шестов.
— У, как жарко! Отдохну, потом свяжу треногу. А, может, ты, Атэк, сделаешь основу чуму? — пытался шутить он, распахнув парку.
— Ладно. Ты руби дрова.
Водой посмотрел на яркие звезды и нехотя взялся за топор. Но почему так тяжело подниматься? Он ударил по сухому пню и почувствовал, что руки не его. Все больно. Отстает на спине кожа’ Должно быть, разбила с непривычки дорога. Ведь она была нелегкой. Ничего, усталость пройдет.
Атэк ножом очищала елки. Она готовила для чума шесты. Пэтэма подбирала ветки и ровным слоем растрясала их вокруг огня. Поверх снега это будет хороший настил. Вскоре у Атэк с Пэтэмой был готов шестовой остов жилища. Сегодня мать с дочерью не поленились. Для большего тепла они затянули низ чума новой лосиной, поверх которой накинули берестяной покров, а все основание чума огребли снегом.
Инеки просила есть. На такие случаи у Атэк хранится всегда в турсуке запас мелко-нарезанных кусочков сушеного мяса. Пусть ест дочь и все, кто хочет. Она же устала, ей не до еды.
Бодой внес в чум большую охапку тонко наколотых дров. Эти не будут дымить даже в самый сильный мороз. Ему посчастливилось найти сухую несмолистую лиственницу, и дым ее будет не горький.
— Ешь да будем ложиться, — сказала ему жена.
— Ты ела?
— Нет. Я сильно устала и хочу только спать.
Бодой съел полгорсти сушеного мяса. Сегодня оно ему не понравилось. Он попил бы медвежьего жира. Но где его взять? Атэк уже наладила постель, лучше под одеялом спокойно подумать о вкусном.
Бали улегся последним. Он недолго ворочался в постели, уснул. Ведь утром нужно будет аргишить дальше. До кочевий Рауля не близко. Сейчас он должен стоять в долине Чондоломо, если не ушел на Эрыун.
Бали по-стариковски выспался быстро. Хотел еще уснуть, но ничего не вышло, пришлось из теплого мешка вылезть на мороз: поневолило. И чаю не пил, а… вот она, старость какая! В молодости то ли терпелось. Тут еще слепота эта: не знаешь, скоро ли утро.
— Э-э! Слепому — все ночь. — Бали громко чихнул. В нос попала шерстинка от одеяла и щекотала.
— Отец, ты не спишь? — услышал он голос Бодоя.
— Выспался. Хотел вставать, да рано однако. Вот и лежу. Взгляни-ка ты через дымоход: может попадет на глаза «Хоглен»[20].
— Какой «Хоглен»? Я под одеялом замерз. Голову жмет плашкой[21]. Накинь-ка сверху на меня парку, я, может, скорее согреюсь.
Бали отдал одеяло сыну, потом добыл огонь и, лежа перед ним, слушал, как в тайге лопаются от стужи деревья.
«Не потому ли мерзнется Водою?»
Из снега вылетела на кормежку копалуха[22]. Похлопала крыльями, села на кедр, заговорила с кем-то:
— Кок-кок!
Она рассказала слепому Бали, что недалеко рассвет. На нее громко залаял Поводливый. Неужели Водой не слышит? Стало быть, он не любит теплой птичьей печенки. Нет, Бали в молодости был не таким. Он не просыпал ни одного морозного утра, зато и кормил досыта всех глухарями. В мороз глухари помногу едят хвои и на деревьях сидят крепко. Можно ли забыть это!
Проснулась Атэк. К готовому огню в жилище легче вставать.
— Ты давно встал? — спросила она, зевая.
— Не знаю. Посмотри, большие ли в очаге головешки. Они тебе скажут не хуже меня, когда я поднялся с постели.
Атэк, не умываясь, занялась стряпней. Она натаяла снежной воды, намяла туго тесто и напекла в золе пресных лепешек.
Бали хотел есть и не дожидался, когда проснутся все в чуме. С ними он может еще раз поесть.
Поднялись дети. Зашевелился Водой., Атэк помяла засохшие подошвы хамчур[23], растеребила мягко травяные стельки и подала мужу.
Но тот и не думал вставать.
— Ты что лежишь? Видишь, как хорошо я подсушила тебе лепешку.
Водой скосил глаза, проглотил слюну.
— Вставай!
— Нет, полежу лучше. Боюсь шевелить голову.
Бали наморщил переносье. Скучный разговор возвратил его на брошенное чумище. Вспомнился умерший Шодоуль. Захотелось сильно курить.
— Сын, ты вчера хотел аргишить к Раулю. Не плохо было бы сегодня сделать хоть маленький переход. Или ты передумал?
— Нет, не передумал. Пойдем завтра. Топите лучше чум, мне опять холодно.
Бали попросил Атэк разжечь трубку.
Вдалеке в звонкую сушину ударил носом дятел. Ожил лес.
— Дедюська, это кто так кричит — тыр-р-ртыррр?.. Ты знаешь? — спросила Курумбук.
— Знаю, знаю, маленькая, — повеселел Бали. — Это дятел так носом гремит. Еду ищет. Старая росомаха в подарок ему расшила красивую шапочку, а старик ее выточил дятлу крепкий нос и цепкие коготки. О, да я тебе, однако, рассказывал про дятла.
— Это ты мне, дедушка, говорил, — глядя в рот Бали, сказала Инеки.
— Тебе говорил, и Курумбук слышала. Ты ведь слышала сказку?
— Да! Про лисицу, про волка. Мно-ого!
— А я про медведя знаю, — не уступала ей Инеки.
— А я знаю про… — Курумбук не могла вспомнить, про кого она знает.
В котле упревала рыба. От вкусного запаха хотелось всем есть, но Атэк есть никому не давала. Она ждала, когда проснется Водой.