Одна уже мысль, что ему придется воровать, была для него невыносима. Не то чтобы он был честен сознательно, но ему никогда не приходило в голову поступать бесчестно. Да и намерения у него были наилучшие. Он знал, что многие крадут, и не самые бедные. Те, кто не брезгает ничем, лишь бы приумножить свои богатства, обычно смотрят свысока на окружающих. Их первые жертвы, к которым они питают презрительное снисхождение, вышли именно из этого окружения. Мейда этих людей представлялась Омару чем-то таким же страшным, ослепительным, как жертвенник. И на этот жертвенник возлагаются не только такие обыкновенные животные, как баран, ягненок, бык, не только растения, деревья и травы земли, но и сам Человек, все люди, работающие в поте лица своего, чтобы насытить безликого Молоха, все люди и все, что в них есть самого лучшего: доброта, братство, чувство чести, сердечность, горячее стремление жить, строить и мыслить, — все это брошено в виде кровавой жертвы в пасть чудовища.
А ведь многие — и притом из самых честных — были заражены распространенным тогда умонастроением: они завидовали Чудовищу!
Лалла часто навещала Айни. Каждый раз, приходя, она приносила куски черствого хлеба, таинственно завернутые в кусок полотна. Боясь, чтобы он — так она называла мужа — не накрыл ее, она прятала сверток под покрывало. Старик не потерпел бы, чтобы из его дома вынесли хотя бы одну-единственную крошку.
Айни умела придавать аппетитный вид этим объедкам. Так как пищи не хватало, надо было довольствоваться ими. Не пристало им корчить из себя брезгливых людей. Если бы ненароком такая мысль пришла им в голову, она показалась бы тетке неуместной. Несчастные сироты, разве вы смеете отклонять благодеяния божьи? Падите ниц и возблагодарите небо за его дары. Ведь вы счастливые, самые счастливые дети. Разве не так? Получать пищу из рук щедрой тетки и не радоваться этой пище было бы грешно. Вы должны быть счастливы.
Айни распаривала этот хлеб, затвердевший до того, что его можно было разбивать молотком, и подавала его под видом свежеиспеченного пирога. Надо было есть его в горячем виде, иначе он превращался в какое-то клейкое месиво. Дети, чтобы пропихнуть этот хлеб в глотку, обильно запивали его сывороткой — мать покупала целый котелок ее за два франка. Несколько дней в неделю этот хлеб с сывороткой был у них дежурным блюдом.
Иной раз Айни замачивала куски в воде. Они мало-помалу впитывали в себя воду и разбухали. Каждый кусок увеличивался в объеме и становился рыхлым. Помокнув несколько часов, он белел и был даже приятен на вид. Но этот способ приготовления имел свои плохие стороны: слишком зачерствевшие корки не пропитывались водой и оставались внутри твердыми, как булыжник.
И все же дети радовались, что в доме есть хоть какая-нибудь еда. Кроме того, тетка внушала им, что уже отведать такого хлеба — благословение божие. Не всем выпадает на долю подобное счастье. Они, дети, чуть ли не избранники судьбы. Лалла забывала сказать, что часть этих корок изымалась из месива, которое она приготовляла для своей птицы. А если бы дети даже знали? Они не побрезговали бы хлебом, украденным у кур.
Трудно сказать, в какой мере Лалла отдавала себе отчет в собственном плутовстве — плутовстве, которое внушалось ей добротой. Надо сказать к ее чести, что для вящей убедительности она и сама ела с ними этот хлеб — так же охотно, как это полагалось им.
Айни, глядя на ухищрения Лаллы, думала, что она обладает даром делать эти объедки приемлемыми. Дети садились за стол без протеста. Айни казалось, что она понимает Лаллу.
Иногда — но далеко не часто — тетка клала в салфетку немного муки, из которой Айни пекла хлеб в тот же день. Этот свежий хлеб она распределяла экономно. Дети получали лишь ничтожную порцию с большим количеством распаренного черствого хлеба. Иной раз Лалла приносила немного кофе, или два больших куска колотого сахара, или остатки обеда в котелке — правда, немного прокисшие. Иногда — фрукты, уголь…
Впрочем, Омар предпочитал есть эти остатки, чем рыться вместе с другими детьми в мусорных ящиках. Мальчики тут же пожирали найденные объедки. Омар и не думал презирать их за это, при случае он и сам поступил бы таким образом, но его удерживал стыд. А ведь не только дети, но и многие мужчины поддерживали свое существование отбросами, подобранными на свалке.
Люди устраивали настоящие экспедиции в те места, где муниципальные фургоны сваливали свой груз. На подступах к свалке, где возвышались целые холмы, можно было увидеть какие-то странные, как порождение кошмара, поселки, выросшие на отбросах, словно ядовитые грибы. Их обитатели искали в этих грудах мусора средства к существованию; они снимали сливки с того, что привозили фургоны. На этих же свалках они доставали себе мебель.