Нередко бывало, что Омара окликали тем особым способом, каким европейцы обычно обращаются к туземцу, когда зовут его: пст! пст! Он оборачивался, чтобы узнать, чего от него хотят. Обычно ему делали знак: отнеси!
Держа за руку своего мальчика, француз долго и нерешительно смотрел на Омара. Тот воспринял этот взгляд, как невыносимый ожог; его пронизало внезапное чувство стыда и унижения. Он залился краской. Омар уже говорил немного по-французски. Он сумел бы сказать, что он не носильщик или что он не желает, чтобы его принимали за такового. Но не смог произнести ни слова. Он вдруг перезабыл все, что знал по-французски.
Кончилось тем, что он выговорил сдавленным голосом:
— Да, сударь.
Но француз уже начал смотреть на него с недоверием. Он спросил, сколько Омар возьмет с него.
— Сколько дадите, сударь, — ответил Омар.
Господин как будто успокоился, он предложил Омару последовать за ним и его сыном.
— В таком случае идем, — сказал он.
Придя на рынок, где покупатели были по преимуществу французы, господин наполнил овощами и фруктами сетку, которую нес Омар. Такими овощами и фруктами, каких и в помине не было на мусульманском рынке.
Сетка стала тяжелой, как свинец. Ребенок, напрягая все силы, храбро нес свой груз. Он шел, согнувшись, за двумя европейцами.
Господин помог Омару взвалить сумку на плечо и предложил ему шагать впереди.
Омар пошел, не говоря ни слова и думая только о том, чтобы удержать в равновесии свою ношу. Теперь он боялся повстречать какого-нибудь товарища, который увидел бы его в роли носильщика. Его донимали бы в школе насмешками. Чувство глубокой печали легло ему на сердце.
Сделав крюк, чтобы зайти в бакалейную лавку, они наконец добрели до виллы. Сначала вошел господин со своим сыном, а затем Омар. Человек следил за ним, неуклюже расставив свои короткие ноги. Он достал из жилетного кармана монету, которую сунул Омару, будто милостыню. Один франк. Мальчик не знал, принять эту монету или отказаться. Он ничего не сказал. Господин казался довольным. Он спросил у Омара:
— Как тебя зовут? Что делает твой отец?
Он предлагал вопросы рассеянно, с отсутствующим видом. Говорил, чтобы говорить.
Омар ответил, что отец его умер.
— Сколько тебе лет? — продолжал господин.
— Одиннадцать.
Взгляд француза упал на сына, который стоял в передней. В руках у него была большая книжка с картинками.
— Ты видишь, Жан-Пьер, — сказал господин, — этот мальчик почти твой ровесник.
Обернувшись к Омару, он спросил:
— Где ты научился говорить по-французски?
— В школе, сударь.
— А, ты ходишь в школу!
— То есть… ходил…
Оправившись от смущения, Омар продолжал:
— Но пришлось оставить учение.
— Надо жить, — глубокомысленно произнес господин. — Ты видишь, — снова сказал он, обращаясь к сыну, — этот мальчик не может ходить в школу, потому что должен работать…
Он продолжал задавать вопросы все так же рассеянно, как бы нехотя.
— И сколько же ты можешь заработать за день?
Омару пришлось солгать.
— Да как когда, сударь. Если клиентов много, до двадцати-тридцати франков.
— До двадцати-тридцати франков!
Господин так удивился, что теперь не казался уже сонно-равнодушным.
— Да, двадцать-тридцать франков, — повторил Омар.
Эта цифра ошеломила француза. Он почувствовал беспокойство. Он, повидимому, спрашивал себя, что же думает о нем этот маленький туземец.
— Ты, конечно, относишь все деньги матери? Ты не тратишь их?
— Конечно, — ответил, не колеблясь, Омар. — Кроме разве тех случаев, когда мне дают на чай.
Господин казался совершенно озадаченным. Он кивал в знак одобрения, обращаясь, видимо, к сыну. Он начинал скучать.
Омару страстно хотелось раздавить этого человека. В нем рождалась темная голая сила, лишенная всякого чувства и всякого волнения, какой-то странный дикий энтузиазм.
Сын молчал, сжимая книжку в руке и глядя на Омара своими бесцветными глазками.
— Хотел бы ты, малыш, получить такую книжку с картинками? — спросил господин у Омара; повидимому, эта мысль пришла ему в голову внезапно.
У Омара никогда не было книг и не было намерения приобретать их. Да и желания такого не являлось, так как книги не особенно интересовали его.