Не понимая, какого от него ждут ответа, он сказал:
— Конечно… хотел бы… да как ее достанешь?
Господин повернулся к сыну и посмотрел на него.
Он сказал:
— Ну, Жан-Пьер… Положим, этот маленький туземец попросит у тебя книгу… Ты ему подаришь?
Мальчик посмотрел на отца, потом на Омара. Ревнивым и резким движением, забавным у такого хилого, хрупкого существа, он сжал свою книгу.
— Положим, он попросит… Ведь у него-то книг нет… Ты не подаришь ему?
— Книга моя, — захныкал мальчик.
Его личико исказилось гримасой. Казалось, вот-вот он разразится плачем!
— Твоя, да… Ведь я не говорю, что надо подарить ее мальчику. Как ты глуп, — сказал отец, — да и на что она этому мальчику.
На лице ребенка все еще оставалось выражение тревоги.
— Я не говорил тебе, что ее надо непременно подарить.
— Книга моя, — упрямо повторил ребенок.
— Конечно, твоя… Никто и не думает отнимать ее у тебя.
— Не беспокойтесь, — отрезал Омар. — Некогда мне читать ее… А у него есть время…
Отец, очень довольный, улыбнулся. Но ребенок успокоился лишь наполовину. У него все еще было испуганное, плаксивое выражение лица.
— Ты видишь, этот мальчик добрее тебя, — сказал отец. — Он беден, но не зарится на твою книгу… Каждый раз, как ты станешь капризничать, жаловаться… вспоминай, что есть много детей, которые работают и у которых никогда не было ни книжки, ни игрушки.
— Моя книга, — упрямо повторил ребенок.
— Да, твоя, — вздохнул отец.
Он посмотрел на часы и сказал Омару:
— Ступай, малыш!
Он открыл ему дверь. Омар переступил за порог и побежал.
Мама чистила, убирала, переходя из комнаты в комнату и все время разговаривая сама с собой. Изредка она выбегала, не переставая говорить, во двор, требовала от сестрички Зхур подтверждения своих слов и возвращалась в комнату продолжать свой монолог. Зхур молчала. До нее донеслись слова: «Наша честь для нас все. Она выше счастья; это истинная правда!»
Небо было покрыто тяжелыми тучами. Стаи черных птиц сновали взад и вперед, издавая пронзительные крики. Такие же крики, повторенные эхом, доносились со стороны скалистого плато, возвышавшегося против фермы. Вдруг солнце залило светом двор; за все утро оно выглянуло впервые.
Что это ей вздумалось говорить о чести? До сих пор Зхур не слушала ее. Главное в человеческой жизни — честь! Пусть так, Зхур на это наплевать. Она в этом ничего не понимает. Пустые слова. Слова, которые слышишь изо дня в день. Уж лучше молчать. Но в ней поднималось какое-то смутное опасение, которое никак не удавалось подавить. Слова старшей сестры взволновали ее, Зхур почудилась в них неведомая опасность, подстерегавшая ее самое. Что за ними кроется?
Зхур набирала простоквашу из большого синего кувшина, где молоко закисало уже два дня. Наполнив маслобойку на три четверти, она подвесила ее к фиговому дереву, стоявшему во дворе.
В эту минуту в комнату вошел Кара. Он направился к Маме.
— Ты решила, что я из тех людей, которые ничего не замечают. Не так ли? Я вижу каждый день Зхур. Совсем еще девчонка, а становится женщиной. Сколько ей лет?
— Когда умер отец, ей было пять лет и два месяца. С тех пор прошло девять лет, а я помню все, как будто это было вчера. Ей теперь четырнадцать и два или три месяца.
— Уже совсем взрослая. И очень мила.
Надо было подать ему завтрак; этим занялась, как обычно, Зхур. Кара запихивал в рот куски серого хлеба и запивал его большими глотками сыворотки, которая булькала у него в глотке. Зхур, когда все принесла, стала несколько поодаль в ожидании: не потребует ли еще чего-нибудь Кара. Мама бросила быстрый взгляд на младшую сестру, которая стояла нахмурившись. Муж не в первый раз заводил разговор о Зхур. Сердце Мамы сжалось от обиды.
Чего в сущности хочет муж? Уж не думает ли он, что девочке придутся по вкусу его слова? В таком случае он ошибается. Речи мужа бередили ей сердце. Может ли она в чем-нибудь упрекнуть его? Сознает ли он, по крайней мере, смысл своих слов? «Ах ты деревенщина, — мысленно крикнула ему Мама. — Низкий, низкий человек!»
— К ней сватаются, — продолжал Кара.
— Ай, ай! Ты говоришь об этом в ее присутствии, — упрекнула его жена. — Зхур, выйди во двор. Кто сватается? — спросила Мама, когда сестра, опустив голову, вышла из комнаты.
— Женщины всегда торопятся, выкладывай им все сейчас же.
— Почему ты не хочешь сказать мне? Боже мой, возможно ли это?
Он смотрел куда-то в пространство, медленно пережевывая хлеб.