— И это все? — крикнул Омар. — Тарешта без хлеба?
Омар стоял в дверях, раздвинув ноги, лицом к матери, сидевшей вместе с Ауишей и Марьям за мейдой, на которой дымилась тарешта. От нее пахло красным перцем.
— И это все? — повторил он, на этот раз сердито и с досадой.
— Хлеба нет, — сказала Айни. — Тот, что нам принесла Лалла, кончился еще вчера.
— Как же мы будем есть тарешту, ма?
— Ложками.
Ложки нырнули в похлебку; Омар тотчас же присел на корточки и принялся есть вместе со всеми.
В полной тишине подносили они ко рту почти механическими движениями ложки с обжигавшим нёбо супом. Они втягивали его в себя и, чавкая, проглатывали; приятное ощущение тепла разливалось по всему телу. Как был вкусен этот горячий суп!
— Дочка, не налегай так.
Ауиша подскочила.
— А? Это ты мне?
Она задыхалась; от съеденной тарешты лицо у нее горело огнем, но она, не останавливаясь, погружала в жидкость ложку и громко глотала.
— Посмотри лучше на Марьям, — прошептала она.
— Ты что, Марьям, хочешь одна все съесть? — угрожающе спросила Айни.
— Не стесняйся, ешь вволю, — прибавила Ауиша.
Марьям, младшая, подняла голову: все смотрели ей прямо в глаза. Она потупилась.
От кайеннского перца, которым Айни сдобрила тарешту, жгло язык. Они пили воду. Пили и пили, пока живот не раздулся, как шар. Вот для того Айни и приготовляла такую похлебку.
— Так и надо, пейте! — советовала им мать.
Вскоре весь суп, сваренный матерью, был съеден; ложки уже царапали дно.
Тут-то и проснулся голод, еще подстегнутый горячей пищей, которую они так жадно проглотили.
Дети вырывали друг у друга миску и остервенело выскребывали оттуда последние остатки похлебки. Каждому досталось еще по нескольку капель. Затем волей-неволей пришлось взяться за воду, чтобы наполнить себе желудки. Наклонившись над большим ведром, стоявшим возле Айни, они пили, пытаясь вызвать у себя ощущение сытости.
Айни увидела, что дети подходят к ней.
— Ну, ребята, высморкайтесь, оботрите себе рот.
И сейчас же все отошли от мейды, разбрелись по своим углам и улеглись один за другим на полу; в комнате стало тихо.
Сидя на овчине, Айни вытянула ноги.
Так прошло несколько минут; оторвавшись от беспредметного созерцания, мать попросила Ауишу поскорее убрать мейду.
— Все я да я. Хоть бы уж умереть поскорее. Может быть, в могиле мне будет спокойно.
Ауиша в свою очередь приказала Марьям помочь ей.
Обе взялись за мейду и пошли в кухню, младшая — пятясь, Ауиша — толкая стол перед собой.
В этот час — час сьесты — все жильцы запирались у себя. Большой дом отдыхал. Было начало марта, но, казалось, уже наступило лето. Каждый угрюмо замыкался в себе. «А все оттого, что пусто в желудке», — размышляла Айни.
Все лежали, не глядя друг на друга. «Этакие образины! Этакие противные рожи! Ну и рожи!» — думали они и отворачивались один от другого.
В иные дни, зная, что есть нечего, они растягивались, не спрашивая объяснения, на одеяле, овчине или на голом полу и хранили упрямое молчание. Когда наступал час обеда, прикидывались, что не замечают этого. Иногда только всплакнет Марьям.
В другие часы они были менее угрюмы. Но когда приходило время еды, их единственная забота властно давала о себе знать. Тогда Марьям и Омар прерывали свои игры, лица у них становились злые, ожесточенные.
Прежде Айни удавалось утихомирить их хитростью. Они тогда были еще совсем маленькие.
Если у нее было немного угля, она ставила на огонь котелок. В нем что-то кипело. Детям, терпеливо ждавшим, она говорила время от времени:
— Ну, ну, теперь уж скоро.
Они испускали глубокие вздохи и запасались терпением; время шло.
— Детки, еще минутку.
Под конец их валила с ног неодолимая дрема, веки наливались точно свинцом. Они засыпали, погружались в небытие; терпения у них не надолго хватало. А в котелке кипела всего только вода.
Зулейха, жившая внизу, точно так же поступала со своими детьми, четырьмя малышами; они еле держались на своих слабых ножках. У них в семье так же часто сидели без хлеба, как и у Айни.
— Чего вы от меня хотите? — кричала она. — Какая я несчастная! Мучение вы мое! Откуда я вам возьму хлеба?
Она брала горсть бобов и разбрасывала их по полу. Ребятишки кидались наземь и, схватив один из белых бобов, принимались его глодать. Они успокаивались и на некоторое время оставляли в покое мать.
— Ну как? Позавтракали?.. — осведомилась соседка, остановившись на пороге.
— Ах! — вздохнула Айни. — Позавтракать не позавтракали, а голод обманули, дорогая Зина. А хотелось бы, конечно, хотелось бы…