Все же он хотел показать, что способен все забыть. Он опять выказал интерес к бобам.
— Хорошо взошли, — сказал он.
— Что правда, то правда.
Кара замолчал. Он наблюдал этих людей, снова взявшихся за работу, прерванную его приходом, и не говорил ни слова.
Потом он удалился. Его приход был, как камень, брошенный в лужу. У бни-бубленских крестьян было свое мнение насчет этого посещения.
Батраки забастовали по всей области; забастовка вызвала много шума, и урожай не всюду был снят. Этого оказалось достаточным, чтобы колонисты, столь уверенные в своей силе, считавшие свою власть столь прочной, потеряли голову.
День начинался в это время года только в восемь часов и продолжался до пяти вечера.
В Бни-Бублене люди вставали спозаранок, в шесть часов, когда полагалось вставать солнцу. Туман и без конца моросивший дождь наполняли воздух сыростью. Дома казались затерянными в молочно-белой мгле; с утра приходилось зажигать лампы и фонари. Дороги тонули в жирной черной грязи.
К восьми часам вид окрестностей менялся: хмурое утро, нарушавшее представление о расстояниях, мало-помалу прояснялось. Наступал один из тех мрачных, тоскливых дней, когда все кругом тонет в тумане, когда обнаженные деревья, лачуги, серые силуэты людей, движущихся в поле, — все дышит одиночеством. Иногда вдруг открывались глубокие синие дали; в некоторые часы дня и особенно вечером в них было что-то странное, неожиданное. Бледное солнце внезапно озаряло местность, разрывая завесу белесого тумана и обращая его в бегство; все вокруг представлялось тогда взору с предельной четкостью, каждая деталь выступала резко, отчетливо, в особенности когда на землю спускались первые тени сумерек.
В тесных домах крестьяне задыхались от этой беспросветной жизни, от этой узости; они уныло слонялись, заполняя время сонливой сутолокой. Они как будто забыли, что такое веселье, хотя и печальными не были.
До самой ночи царил этот серый полусвет, который, казалось, поглощал все звуки.
Работа еще продолжалась некоторое время внутри хижин, где жизнь медленно брела навстречу ночи. А снаружи покрытые водой поля все больше скрывались из виду, затягиваясь густой пеленой тумана. Контуры местности сливались с окружающим мраком.
Все же изредка из этих затопленных пространств доносились чьи-то голоса; повидимому, пашни не оставались такими покинутыми, как это казалось: были люди, которые пускались в плаванье по этому морю водяной пыли и дождя, не желая расставаться со своими полями.
Надо было поторапливаться, быстро наполнить ведра. Утро подходило к концу, а она не приготовила еды для мужа. Он приходил в половине двенадцатого и требовал, чтобы обед был готов. Он ничего не признавал. Когда Мама думала об этом, она даже переставала работать; но думать — это болезнь. Это дьявол, который подчиняет вас своей воле. К счастью, работа отвлекала ее от мыслей, и она каждый день трудилась до изнеможения.
Зхур сидела у входа; Мама присела на корточки против нее. В течение этой зимы Зхур несколько раз приходила в Бни-Бублен. Будь с нею Омар, было бы гораздо лучше: они забавлялись бы вместе.
— Этот человек в конце концов убьет меня, — сказала Мама сестре.
«К счастью, у меня есть Зхур», — говорила она себе. Сестра, бедная крошка, очень помогла ей на этот раз. Мама поведала ей, что произошло накануне между ней и мужем; она показала свою рассеченную губу. Она горько плакала и призывала все кары неба на его голову.
— Хотелось бы, чтобы ты всегда жила у меня, сестричка. Я боюсь его, этого человека. Останься еще на несколько дней. Матери ты не нужна, не оставляй меня одну.
Мысль провести пять-шесть дней в Бни-Бублене ничуть не прельщала Зхур.
— Сестричка, я не могу!
Мама стала умолять:
— Ты не хочешь? Хоть несколько дней… — Она даже пообещала: — Я дам тебе приданое, какого ни у кого не было в нашем краю.
Она объяснила, что предназначила для нее целый выводок кур, весь доход с которого пойдет на ее приданое.
— Вот увидишь, что ты получишь за них через несколько месяцев.
Все время, что Мама прожила в этом доме, Кара обращался с ней грубо. Это началось вскоре после свадьбы. Положение еще ухудшилось, когда муж потерял всякую надежду иметь детей. У Мамы только и было радости, что пожить изредка в обществе сестры. К мужу она чувствовала лишь недоверие. Его близость была для нее мучением.
У Кара был неприятный, злой характер.