— Мне-то известно. Дураки это. Захотели — ни много ни мало — сесть на место французов. Это они-то будут управлять! Они-то!
Тетка Хасна запыхтела, выражая свое презрение: — Фу ты… Фу ты!..
— А Хамид, — заметила Айни, — за ним дня три тому назад опять приходила полиция.
— Он занимается политикой! — прогремела тетка Хасна. Ее мясистые щеки тряслись. — Пусть лучше ищет работу, — заревела она, — пусть возьмет себе жену и обзаведется семьей, чем терять время на глупые проповеди, которые приведут его в тюрьму. Не лучше это разве?
— Если бы ты была здесь, Лалла, в тот первый раз, когда вдруг ворвалась полиция!.. Теперь мы уже попривыкли.
— Чего ради он мучит себя и других? Никак я не возьму этого в толк! По таком человеке тюрьма плачет.
— Лалла, что ты говоришь! Ай-ай! Что же будет с его несчастной сестрой?
— Где девочки? — спросила Лалла, меняя тему разговора.
— Внизу.
— Лучше бы помогали тебе, чем стрекотать с разными ветреницами.
— Мне немного помогает Омар. Они там заняты постирушкой.
Скрестив ноги по-портновски, Омар действительно сидел у швейной машины. Он подравнивал ножницами заготовки парусиновых туфель, которые мать бросала ему, закончив строчку.
— А этот как справляется со своим новым ремеслом? Если он зарабатывает хотя бы десять су, и то уже хорошо. Ведь это еще не мужчина: девчонка и та больше стоит. И целый день торчит дома. Бедняжка Айни! Ты — жертва этих бессердечных детей, которые сосут твою кровь. С ними на шее ты ничего не добьешься!
— Я хожу в школу, — вмешался Омар, не выказывая особого благоговения перед мудростью тетки. — И там учусь. Я хочу стать образованным. Когда вырасту, то буду зарабатывать много денег.
— Выкинь из головы этот вздор, — сердито сказала Лалла. — Все равно будешь работать как вол, чтобы прокормиться. А разве те, кто в глаза не видел школы, умирают от голода? Образование — это не про тебя, червяк несчастный. Да кто ты, чтобы так заноситься? Вошь, которая возмечтала о поднебесье. Молчи, отродье пьяницы! Ты только прах, грязь, приставшая к подошвам почтенных людей. Твой отец — разве он был в школе? А твой дед, твои предки? А все твое семейство и все, кого мы знаем? Тебе надо стать настоящим мужчиной — или тебя раздавят. Немало ты натерпишься от злых людей и научишься платить за лихо лихом. А на счастье не надейся. Кто ты такой, скажи на милость, чтобы надеяться на счастье? Нет, на спокойную жизнь не рассчитывай.
Казалось, в ее глазницах дрожала густая синеватая жидкость. Квадратная челюсть и горькая складка губ придавали ее лицу выражение некоторой силы.
— Слушай, что тебе говорят, — посоветовала ему мать голосом, выражавшим почтение к тетке Хасне.
Лалла сжимала жилистой рукой черные полированные четки, с которыми никогда не расставалась. Она машинально перебирала их с утра до ночи.
Вдруг ее сморила дремота. Губы шевелились сами собой. Слышалось только треньканье падающих друг на друга шариков.
— Значит, ты отправляешься? — спросила она, вдруг проснувшись.
Айни кивнула головой.
— Ты привезешь отрезы? Знаешь ли ты, по крайней мере, на что идешь? Женщин, если они попадают в таможню, раздевают. Их обыскивают, перетряхивают все, что у них есть с собой. Ты хочешь ввязаться в какую-нибудь скверную историю? Чтобы все об этом узнали? А что если тебя оштрафуют и заберут материал? Я умываю руки.
Айни надеялась благополучно добраться до Уджды. Она велела детям не говорить об этом никому. Не надо, чтобы в доме знали, зачем она отправляется в Уджду. Ей ничуть не было стыдно заниматься контрабандой. Надо только бояться дурного глаза. Кого преследует дурной глаз, с тем непременно стрясется беда.
— Послушайся меня, — посоветовала Лалла. — Сиди себе смирно. Это все, что я могу тебе сказать.
Две соседки уже вручили деньги Айни, чтобы она привезла им материю на четыре платья для каждой. Айни стала говорить о прибыли, которую принесет ей эта поездка. Она не умела правильно считать, Омар все сделал за нее, а она преподнесла эти расчеты ошарашенной Лалле с серьезным и глубокомысленным видом. Цифры, которые она называла, ошеломили тетку Хасну. Айни за последние дни вытвердила их наизусть и теперь обращалась с ними свободно, с видом опытного человека.
— Отправляйся, — наконец сказала Лалла. — И держи язык за зубами! Бог защитит и сохранит тебя: ты кормишь сирот.
Айни заявила:
— Я съезжу только один раз. И то потому, что уже обещала двум соседкам.
Она стала горько жаловаться на судьбу, которая навязала ей на шею троих детей. И когда же наконец вырастет сын Омар, когда он снимет с ее плеч тяжелую ношу? Девочки — те вообще не в счет. Знай себе, корми их, а когда они становятся девушками, смотри в оба. В этом возрасте они хуже аспида. Стоит только зазеваться, и уже готово, дочка сделала глупость. Надо всего себя лишить, чтобы сколотить дочкам приданое и сбыть их с рук. Айни вечно пела эту песню. А ведь ее дочки работали и помогали матери. Но мать не могла отказать себе в удовольствии пожаловаться на судьбу.